Закон и жена
Шрифт:
На эти вопросы в настоящий момент я не могла дать удовлетворительного ответа. Я чувствовала какую-то странную неловкость и молчала. Мистрис Маколан нанесла мне последний удар, довершивший ее победу.
— Мой бедный Юстас слабохарактерен и мрачно настроен, но он не может быть человеком неблагодарным. Дитя мое! Вы заплатили ему добром за зло, вы доказали ему свою глубокую, преданную любовь, подвергая себя всяким трудностям и опасностям ради него. Верьте мне, верьте ему! Он не в силах противостоять вам. Дайте ему увидеть дорогое лицо, которым он бредил, смотрящее на него с прежней любовью, и он ваш на всю жизнь.
Она встала и прикоснулась губами к моему лбу, в голосе ее слышалась нежность, к которой я не считала ее способной.
— Скажите «да», Валерия, — прибавила она шепотом, — и вы будете и мне и ему еще дороже прежнего.
Мое сердце соглашалось с ней, но разум колебался. От мистера Плеймора не было писем,
Итак, прощай, великое дело! Добро пожаловать, покорность и смирение, что и доказывало мое поражение.
Мы со свекровью спали в одной комнате под крышей, это все, что нам могли предложить в гостинице. Ночь, последовавшая за этим разговором, была очень холодная, и мы не могли согреться, несмотря на все капоты и пледы. Свекровь моя заснула, но я не могла сомкнуть глаз. Я была слишком несчастна, думая о своем положении и о том, как примет меня муж мой.
Прошло несколько часов в этих грустных размышлениях, как вдруг я почувствовала какое-то странное ощущение, удивившее и встревожившее меня. Я вскочила на постели, едва переводя дыхание. Это движение разбудило мистрис Маколан.
— Что с вами? — спросила она. — Вам дурно?
Я старалась объяснить, как могла. Она, казалось, тотчас же поняла, в чем дело. Она обняла меня и крепко прижала к груди.
— Мое бедное, невинное дитя, возможно ли, чтобы вы не знали? Неужели я в самом деле должна объяснить вам?
И она потом сказала мне несколько слов. Никогда не забуду я смятения чувств и ощущений, вызванных во мне этими словами. Радость, страх, изумление, удовольствие, гордость и смирение наполнили мою душу и сделали меня совершенно новой женщиной. Только теперь я узнала это. Если Господь продлит мою жизнь на несколько месяцев, то я могу испытать величайшую и святую радость на земле — быть матерью.
Я не знаю, как наступило утро, помню только, что я вышла подышать свежим зимним воздухом на открытой поляне перед гостиницей.
Я уже сказала, что чувствовала себя другой женщиной. Утро застало меня с новыми силами и новой решимостью. Думая о будущем, я должна была заботиться не об одном муже. Его доброе имя принадлежало теперь не только ему и мне, оно должно было сделаться драгоценным наследием нашего ребенка. Что же я сделала, не зная еще, что скоро буду матерью? Я отказалась от надежды возвратить мужу незапятнанное имя. Наш ребенок мог со временем услышать, как злые языки скажут: «Твой отец обвинялся в убийстве и никогда не был полностью оправдан». Могла ли я с такими мыслями спокойно ожидать разрешения от бремени? Нет, я должна найти в себе силы и постараться заставить Декстера проговориться, должна снова вступить в борьбу и открыть истину, чтобы очистить имя моего мужа и отца моего будущего ребенка.
Я вернулась домой с твердой решимостью. Я открыла душу своему другу и матери-свекрови и откровенно рассказала ей о происшедшей во мне перемене.
Она была не только разочарована, но и сильно огорчена. По ее мнению, случилось то, чего она боялась. К нашему общему счастью, новые узы должны крепко связать меня с мужем. Все другие соображения не должны были иметь никакого значения. Если я теперь покину Юстаса, то совершу бессердечный и безумный поступок, о котором до конца жизни своей буду сожалеть.
Тяжелая борьба происходила во мне, сомнения терзали мою душу, но я держалась непреклонно. Честь отца — наследие ребенка, вот мысль, на которой я всячески старалась сосредоточиться. Мое природное упрямство поддержало меня, как говорила мистрис Маколан. Время от времени я ходила взглянуть на Юстаса во время его сна, и это укрепляло мою решимость. Я не могу объяснить свое душевное состояние, могу только рассказать, что происходило в это тяжелое для меня время.
Я сделала одну уступку мистрис Маколан: согласилась отложить на два дня свою поездку в Англию. Мистрис Маколан надеялась, что я за эти два дня могу изменить свое решение.
Отсрочка эта оказалась для меня очень полезной. На другой день начальник госпиталя посылал за почтой в ближайший город. Посыльный его привез мне письмо. Почерк на конверте показался мне знакомым, и действительно, это был ответ мистера Плеймора.
Если мне грозила опасность изменить своим планам, добрый адвокат спас меня от этого. Следующие строки докажут, насколько он ободрил и поддержал меня в ту минуту, когда я так нуждалась в друге и опоре.
«Теперь позвольте мне рассказать вам, —
Я разыскал одного из слуг, стоявших на карауле у дверей комнаты мистрис Юстас Маколан в ночь ее кончины. Он помнит как нельзя лучше, что Мизеримус Декстер проехал мимо них в своем кресле, когда уже весь дом был погружен в сон. Декстер обратился к ним с вопросом: «Я полагаю, что не запрещено входить в кабинет? Я не могу спать после всего случившегося и несколько развлекусь чтением». Люди эти не получали приказания не допускать в кабинет. Они знали, что дверь в спальню покойной была заперта, и ключи находились у доктора Геля. Они позволили Декстеру войти в кабинет. Он запер за собой дверь, выходившую в коридор, и некоторое время оставался не в кабинете, как полагали слуги, а в спальне, как он признался вам. Теперь, каким образом он вошел туда? Не иначе как с помощью ключа от кабинетной двери. Долго ли он там оставался, неизвестно, но это пустяки. Слуга помнит только, что он вышел оттуда «бледный, как смерть» и проехал мимо, не говоря ни слова.
Вот факты. Вывод из них имеет очень важное значение и подтверждает высказанное вам мною мнение. Вы, вероятно, помните, о чем мы говорили.
Теперь обратимся к вам. Вы невинным образом возбудили в Декстере такое чувство, которое нет надобности определять. Действительно, в вашей фигуре и в ваших манерах есть что-то, напоминающее первую Юстас Маколан, я сам это заметил, и это должно было произвести впечатление на расстроенный мозг Декстера. Не распространяясь более об этом предмете, я только напомню вам, что он доказал, насколько велико ваше на него влияние; он так взволнован в вашем присутствии, что не в состоянии обдумывать своих слов. Весьма возможно и даже очень вероятно, что он еще более выдаст себя, если представится к тому случай. Ввиду ваших собственных интересов я должен говорить с вами совершенно откровенно. Я не сомневаюсь, что вы приблизились к своей цели со времени вашего отъезда из Эдинбурга. Я вижу это из вашего письма, и мое открытие еще более подтверждает, что Декстер находился в тайных сношениях с покойной, сношениях, совершенно невинных с ее стороны, не только в день смерти, но и за несколько недель перед тем. Я убежден и не могу скрыть от вас, что если бы нам удалось открыть, какого рода были эти сношения, то, вероятно, невиновность вашего мужа будет доказана открытием истины. Как честный человек я и не могу скрыть этого от вас и не могу по совести советовать рисковать тем, чем вы рискуете, това увидевшись с Декстером. В этом трудном и щекотливом деле я не могу и не хочу брать на себя ответственность. Вы должны сами решить. Я же прошу у вас одной милости, сообщите мне, на что вы решитесь».
То, что казалось величайшей трудностью для моего почтенного корреспондента, вовсе не представлялось мне препятствием. Мой ум вовсе не так был настроен, и, прежде чем успела окончить письмо, я уже решилась повидаться с Декстером.
На другой день отходила почта во Францию, было свободное место рядом с кондуктором. Ни с кем не посоветовавшись, по обыкновению своему быстро, очертя голову, я заняла это место.
Глава XVII. НА ОБРАТНОМ ПУТИ
Если бы я путешествовала в своем собственном экипаже, последующие главы, вероятно, не были бы написаны: после какого-нибудь часа пути я вернулась бы назад.
Кто может быть постоянно тверд? Задавая этот вопрос, я обращаюсь к женщинам, а не к мужчинам. Я быстро приняла решение, несмотря на сомнения и предостережения мистера Плеймора, несмотря на влияние моей свекрови, и заняла место в почтовом экипаже, отправляющемся во Франсино. Не прошло десяти минут после того, как мы отъехали из гостиницы, и мужество изменило мне. Тогда я сказала себе: «Несчастная, ты бросила своего мужа». В продолжение нескольких часов я готова была бы отдать все на свете, чтобы остановить экипаж. Я ненавидела кондуктора, добрейшего человека. Я ненавидела маленьких испанских лошадок, везших нас и весело звеневших своими бубенчиками. Я ненавидела светлый день, так оживлявший все в природе, и животворный воздух, которым я дышала. Никогда не испытывала я такого мучительного путешествия, как эта спокойная и безопасная поездка к границе. В сердечном горе моем было у меня одно утешение — это похищенная мною прядь волос Юстаса. Мы отправились в предрассветный час, когда он спал еще крепким сном. Я прокралась в его комнату, поцеловала его, вдоволь наплакалась над ним и отрезала у него прядь волос, не боясь быть замеченной. Как у меня хватило духу расстаться с ним тогда, я и сама не знаю. Помнится мне, что свекровь моя помогала мне в том совершенно бессознательно. Она вошла в комнату, твердая, холодная, и надменно сказала мне: «Если вы решились ехать, Валерия, то экипаж готов». При таких обстоятельствах поступила бы так же каждая женщина с характером, как я. Я решилась — и уехала.