Закон Моисея

Хармон Эми

И вот подсолнухи тянулись вдоль поля, поросшего травой, а я, не шевелясь, лежала рядом со своей старой любовью, уставившись в пустое небо, проживая еще один пустой день. Моисей так и сидел рядом со мной, согнувшись, и оплакивал сына, которого никогда не знал. Он скорбел открыто, отчаянно, и ничего, что бы он мог сделать, не удивило бы меня больше этого. Его горе стекало вниз и просачивалось в почву под нашими ногами, и то, что он скорбел, смягчило мое сердце. Через какое-то время он повалился на спину возле меня, и, хотя его губы дрожали, а дыхание было прерывистым,

всхлипы затихли, и ни одной слезинки больше не пролилось.

— Почему ты здесь, Моисей? — прошептала я. — Почему ты вернулся?

Он чуть заметно повернул голову и встретился со мной взглядом. Злость прошла, и даже ненависть, хотя я не была уверена в том, исчезла ли она навсегда или только на какое-то время. Я неотрывно смотрела в его глаза, и он, должно быть, видел то же самое на моем лице — никакой злости. Отчаяние, принятие, мука, но никакой злости.

— Он привел меня обратно, Джорджия.

20 глава 

Джорджия

Я провела всю ночь, глядя в потолок своей старой комнаты и вспоминая ту ночь, когда Моисей лежал на спине и разрисовывал стены, пока я не уснула под буйство красок, и белый конь не проник в мои сны.

«Ты боишься правды, Джорджия. А люди, которые боятся правды, никогда не находят ее».

Это сказал мне Моисей, когда лежал рядом со мной и смотрел вверх на голубое небо, которое на самом деле не было голубым. Цвета не существовало. Мой учитель по естественным наукам рассказывал, что восприятие цвета — это просто результат того, как наши глаза воспринимают электромагнитные волны, содержащиеся в пучке света.

Поэтому лгало ли голубое небо, заставляя меня поверить в то, что оно нечто иное? Лгал ли мне Моисей, когда сказал, что Илай привел его обратно? Пытался ли он заставить меня поверить, что он совершенно другой? Он был прав в том, что я боялась. Но я боялась не правды. Я боялась поверить во что-то, что разрушит меня, если в итоге окажется ложью.

Иногда перед рассветом, и только в это время, мне снова снился тот сон. Но вместо белой лошади я видела пегую Илая — Калико. И когда я смотрела в ее глаза, то могла видеть в них своего сына. Словно он, как и слепой мужчина из истории, превратившись в лошадь, мчался к облакам, в голубое небо, которое на самом деле не было голубым, и уже никогда бы не вернулся.

В то утро, сидя за завтраком, я рассказала родителям о возвращении Моисея. Лицо папы побледнело, а мама отреагировала так, словно я призналась, что реинкарнация Теда Банди¹⁴ мой новый парень. Несмотря на мои протесты, она незамедлительно позвонила шерифу Доусону, который пообещал ей, что остановится возле дома Кейтлин Райт и нанесет маленький дружелюбный визит новому домовладельцу. Я сомневалась, что шериф Доусон радушно поздравит Моисея с возвращением в наш город, даже если его приезд временный, а я не сомневалась, что так оно и было.

— Ох, Джордж, — пробормотал мой папа, в то время как мама нервно переговаривалась с шерифом. —

Тебе придется рассказать ему. Тебе придется рассказать ему об Илае.

Во мне тут же вспыхнули вина и стыд, но я проглотила их, кромсая остывший тост на кусочки достаточно маленькие, чтобы раздать этот жалкий паек легиону мышей.

— Я рассказала ему. Вчера. Всё рассказала.

Я подумала о яростном столкновении, произошедшим днем ранее, и решила больше ничего не говорить.

Отец уставился на меня, потрясение и неверие отражались на его лице. Он вытер рот, а я раскрошила еще один кусок тоста, и мы вместе слушали, как мама выражала беспокойство по поводу возвращения Моисея Райта и того, какое напряжение оно вызовет в округе.

— Как? — заявил мой отец. — Как он воспринял это? Я думал, что он надолго уехал. Неожиданно он возвращается, и он в курсе всех дел? — отец повысил голос, и мама резко посмотрела в его сторону.

— Мартин, успокойся, — она хотела усмирить его, убирая телефонную трубку от лица, чтобы избавить шерифа Доусона от драмы, разворачивающейся по другую сторону линии.

— Мауна, мне вырезали несколько раковых клеток, но я не лишился яиц, поэтому хватит обращаться со мной, как с дрожащим инвалидом! — выпалил он в ответ, на что мама поджала губы.

Он снова посмотрел на меня и вздохнул.

— Я знал, что этот день настанет. Я знал это. Я хотел, чтобы ты позволила мне быть рядом, когда будешь рассказывать ему. Этот разговор не мог быть легким, — он выругался, а затем безрадостно рассмеялся. — Ты самая стойкая девушка из всех, кого я знаю, Джордж. Но было нелегко.

От его сочувствия у меня на глазах навернулись слезы, и я оттолкнула свою тарелку, заставляя башню из хлеба покачнуться и опрокинуться. Я не хотела начинать плакать с самого утра. Если бы я начала делать это с утра, то уже к обеду стала бы разбитой, а у меня не было времени на эмоциональное похмелье.

— Нет. Нелегко. Ни для меня, ни для него.

Отец насмешливо вскинул брови и сел обратно в свое кресло, чтобы посмотреть мне в глаза.

— Я не волновался насчет Моисея. Ты единственная, о ком я беспокоюсь в этом разговоре.

Я кивнула и направилась к двери. Мой отец имел право на гнев. Полагаю, мы все имели. Я толкнула дверь с проволочной сеткой и задержалась на крыльце, чтобы прочувствовать, как щиплется прохладный воздух. Это тут же привело мои мысли в порядок.

— Как он воспринял это, Джордж? — отец последовал за мной и стоял в дверном проеме. — Когда ты рассказала ему, как он отреагировал?

Я могла заметить, что он по-прежнему злился и не был готов прекратить раздувать пламя. Гнев утомлял. Не зависимо от того, было ли у меня право на это, было ли у отца право на это, но внезапно я засомневалась, что хочу и дальше продолжать испытывать злость.

Я сконцентрировалась на том, чтобы наполнить легкие кислородом — один раз, второй, третий — прежде чем ответила ему:

— Он плакал, — я спустилась с крыльца и направилась к конюшне. — Он плакал.