Закон парности
Шрифт:
Пастор хотел сказать, что мальчик не носит мундир вражеской армии, что он… И тут Тесин понял, что ничего не знает об этом отроке, и продолжать о нем разговор было более во вред ему, чем на пользу.
— Я могу вернуться в крепость? — спросил он сдавленно. — Там у меня остались кой-какие ритуальные вещи, чаша водосвятная, Библия. Ее подарил мне отец, я никогда с ней не расстаюсь.
— Это ваше право, — сказал Дона несколько обиженно, по его пониманию, пастор должен был ликовать, а он постный, как пятница, и прячет глаза. — Трубач
Конец разговора с генералом Дона происходил при неожиданном посетителе. Кажется, этого бородатого, холеного господина Тесин видел в Кистринской крепости. В кабинете генерала он сидел не как проситель, но как гость.
— Господин пастор, не откажите в любезности. Вы едете в крепость. Передайте офицеру, пусть сюда пришлют мою карету. Я прискакал верхом, — обратился он к Дона, — и отбил себе все внутренности. Ну, скажем, пусть карета будет здесь в пять.
— В семь, — уточнил Дона, — а лучше в девять. Я не люблю торопить обед. И оба весело рассмеялись. Уже знакомый офицер повез Тесина в крепость.
— Отчего вы такой грустный, господин пастор? Или вам жалко оставлять наши подвалы? — спросил он вполне миролюбиво. — Скажите, Фермор — англичанин?
— Говорят, лифляндец.
— Зачем же он служит русской государыне? Говорят, она щедра… Вы не знаете, сколько она ему платит? Скажем, за месяц?..
— Право, не знаю.
— А вы видели русскую царицу?
— Нет, я никогда не был в Петербурге.
— Ну что ж… теперь повидаете. Говорят, красивый город.
«С чего бы это я вдруг попал в Петербург?» — подумал Тесин, но спорить не стал.
В то самое время, когда пастор беседовал с генералом, а потом с офицером, Лядащев развил в крепости бурную деятельность. Ему необходимо было увидеть Мелитрису, и не вечером, а сейчас, днем. Чтобы вызвать ее, он не придумал ничего лучшего, как выкатить карету на двор, поставить ее прямо перед окном, за которым размещался лазарет для русских офицеров, и начать неторопливо мыть лакированные бока своего транспорта. При этом он беззастенчиво рассматривал господ офицеров, которые толпились у окна. Среди них он увидел и взволнованную физиономию Белова. Время от времени кучер замирал в глубокой задумчивости. Сторонний наблюдатель мог предположить, что он сам с собой тренируется в азбуке глухонемых.
Очевидно, единственный нужный Лядащеву зритель в окне понял его, потому что во дворе появился мальчик с пустыми ведрами и деловито проследовал к колодцу за водой. Когда, наполнив ведра, он возвращался назад, кучер, без видимой надобности, вдруг поднатужился и поднял задок кареты.
— Парень, помоги! — крикнул кучер сдавленно. Мальчик немедленно оставил ведра и бросился на зов, хотя чем он мог помочь при своем хилом телосложении, понять было невозможно. Карета, крякнув, встала на колеса, дальше надо было помочь поправить дышло, подтянуть постромки. Кучер, не закрывая рта,
Три минуты ушло на помощь кучеру, но все нужное было сказано. Мальчик с отрешенным видом понес раненым воду.
Пастор опоздал к обеду, то есть к раздаче хилой похлебки с куском хлеба, но, оказывается, мальчик позаботился о нем и теперь терпеливо стоял в сторонке с глиняной плошкой, ожидая, когда пастор выслушает поздравления с избавлением от плена. В этих бесхитростных поздравлениях звучали не только радость, но и сожаление, а то и откровенная зависть. «Слаб человек, — думал Тесин. — Я бросаю их в хвори и в беде, как же им не обижаться за это?»
— А теперь поешьте…
У Тесина кусок в горло не шел, но он не мог отказаться от еды, поданной так заботливо.
— Дитя мое. Я исполнил вашу просьбу и попросил о вас генерала, — как ни странно, за едой ему легче было высказать то, что мучило пастора всю дорогу. — Но он непреклонен. Все это ужасно… но законы военного времени…
Глаза мальчика округлились от удивления.
— Вы просили за меня прусского генерала? Господин пастор, как вы… — Мелитриса не произнесла слово «наивны», но выражение лица подсказало его смысл.
Тесин вдруг покраснел. Он всегда терялся, когда его честность и чистосердечие называли простодушием, что в каком-то смысле является синонимом глупости. А он вовсе не глуп… он просто порядочен, при его сане другим быть невозможно. Да и не в сане дело…
— Простите, но мне и в голову не приходило выбраться отсюда законным путем, — продолжал мальчик.
«Нельзя обижаться на этих несчастных, — вел пастор свой монолог, старательно выскребывая плошку. — Страдания ожесточают сердце, в плену ложь для них стала нормой жизни».
— Я хочу сделать вам признание, — мальчик понизил голос до шепота. — Я женщина…
Пастор поднял на нее затравленный взгляд, плошка выскользнула из его вдруг онемевших пальцев и с шумом грохнулась об пол.
— Простите, святой отец, но я думала, что вы догадались. Особенно после моих расспросов о князе Оленеве… — Мелитриса лукавила, ничего подобного она не думала, но при виде потрясения собеседника стала лепетать первое, что ей пришло в голову.
— Но что вам дало повод думать подобное? — Тесин суетливо поднимал черепки, голос его звучал сдавленно. — И что… раненые знают, что вы женщина?
— Некоторые знают.
— Но как вы попали сюда?
— Умоляю вас, верьте мне, господин пастор. Меня захватили в плен в Познани. Я русская княжна. Я была фрейлиной ее величества.
На Тесина вдруг словно столбняк напал, он смотрел на Мелитрису, но мысли были далеко. Голубые глаза его распахнулись, а выражение лица можно было определить только как блаженное, иначе и не назовешь. Это было состояние «беседы с ангелами», которые за недосугом совершенно перестало посещать его в подвале Кистринской крепости.