Закон парности
Шрифт:
— Надо ориентироваться по звездам, — твердила Мелитриса, выискивая в небесных прогалинах невнятные светила. — Один мой опекун говорил, что ему достаточно иметь луну и одну-единственную звездочку, чтобы найти путь.
— К луне и звездочкам надо иметь голову и знание, — не без сарказма заметил трубач. — Смотрите-ка, деревня…
— Здесь никого нет, я знаю. Я видела такие деревни… — шепотом сказала Мелитриса.
— Вы хотите сказать, что она разграблена? — не понял пастор. — Но кто-то же здесь есть. Люди не уходят навсегда из своих домов.
Но
Вдруг меж деревьев блеснул огонек.
— Вон, вон… там люди! — закричала Мелитриса.
Удивительно, как она рассмотрела этот неяркий свет, похожий на отблеск свечи, зажженной в глубине большого строения. Они подъехали ближе. Это была мельница. Рядом с ней мирно журчала все та же речка, никакая война не в силах была заставить умолкнуть эту прекраснейшую в мире мелодию.
Очевидно, внутри мельницы услышали звук подков, потому что чуть живой огонек пропал. Пастор спешился, ощупью нашел дверной молоток и принялся стучать в дверь. Ответом ему была полная тишина.
— Откройте, — кричал Тесин, — мы не сделаем вам ничего дурного. Нам только надо узнать дорогу.
Нетерпеливый трубач начал ругаться на чем свет стоит, а потом вытащил саблю, он был вооружен до зубов, и стал яростно рубить косяк двери. Щепки летели ему в лицо, вызывая новый поток ругательств.
Неизвестно, что повлияло на домочадцев, буйство трубача или мирные призывы пастора, только дверь отворилась и показалось бледное лицо хозяина.
— Давно бы так, — бросил трубач, оттолкнул мельника и вошел в дом. Пастор и Мелитриса последовали за ним.
— Да запали свет! Невозможно разговаривать в темноте!
Мельник долго шебуршал в углу, кряхтел, наконец, зажег тоненькую сальную свечку. На приезжих глянули маленькие, ненавидящие глазки. Мельник был огромного роста детина, большое тело его, кажется, не умещалось в холщовой рубахе, готовый при резком движении лопнуть по швам. Ясно было, что он только играет кротость и покладистость. Что им руководило — страх или хитрость, разобраться на скорую руку было невозможно.
— Ты скажи нам, мельник, как проехать на Ландсберг? — строго спросил трубач.
— О, это далеко. Это я не могу объяснить, — перемежая польскую речь немецкими словами, сказал мельник, но заметно осмелел, увидев, что один из непрошеных гостей пастор, а другой — мальчик.
— Если не можешь объяснить, то поедешь с нами, — сказал трубач как о деле решенном. — Слушай, хозяин, у тебя выпить не найдется? Горло пересохло, аж голова кружится.
Мельник бросил на нахального трубача гневный взгляд, но отказать побоялся, принес три кружки и жбан пива.
— Ячменное? — деловито осведомился трубач, со вздохом отрываясь от кружки. — Ты собирайся, что стоишь? Лошадку оседлай. Мы верхами.
— Никуда я не поеду, — хмуро сказал мельник.
— Это как это — не поедешь? — не понял трубач. — Я при исполнении… — начал он почти спокойно. — У меня приказ генерала графа Дона.
Удивительно, как быстро умел возжигаться этот резвый человек. Он наскакивал на мельника, как боевой петух.
— Тебя застрелю, а дом сожгу, — орал он, потрясая своим оружием. — Выведи нас к русским, а там уматывай на все четыре стороны. Шевелись… такой-растакой!
Крестьянин всегда пасует перед военным человеком, даже если тот ему по плечо. И не от страха пасует, а просто знает, чувствует, что рука у военного, ожесточившегося в битвах, не дрогнет. Шутка ли — человека убить за просто так! Но это мирному человеку страшно, а для солдата убийство — работа.
Кряхтя и стеная, мельник стал одеваться, сходил в глубь дома, пошептал что-то тихим, как мыши, домочадцам, потом вывел лошаденку без седла. Поехали…
Вскоре они были уже на прежней горной дороге. Ночная сырость пробирала до костей. Мелитриса заснула, доверчиво припав к груди Тесина. Пастор занемел, как отсиженная нога, но остерегался шевелиться, боясь разбудить девушку.
— Ты предупреди, когда русских увидишь, — сказал борющийся с дремой трубач. — Тогда остановимся, и я по всем правилам сыграю та-та… здесь фа-диез… та-та, что значит: парламентарии едут.
Мельник не ответил.
— Понял, что ли?
— Кабы русские нас сами раньше не увидели, — проворчал мельник, зорко глядя по сторонам.
Прошел еще час. Светало. Кустарники обочь дороги выглядели совершенно мирно и безопасно, поодаль маячил небольшой лесок. Вдруг раздался оглушительный свист, соленый, злобный окрик, на дорогу выскочило сразу несколько солдат в русской форме. Тесин почувствовал, как его стащили с лошади, засунули в рот кляп и поволокли куда-то, громко переругиваясь. Сзади пронзительно, поминая черта, кричал трубач, но скоро и он замолк. «Только бы не прибили его. Господи, — с ужасом подумал Тесин. — Где Мелитриса?» Последняя мысль заставила его дернуться в руках тащившего его верзилы. Ответом был удар в челюсть и новый поток брани. По некоторым словам и выражениям, которые без труда отличит каждый иностранец, пастор догадался, что он у русских.
Здесь же в кустах трубача раздели почти донага и трубу отняли. Пастора вертели в руках как куклу, но сутану не сняли, может быть за полной ненадобностью, но скорее из уважения к сану. Во всяком случае, так показалось Тесину, хоть он мало понимал из беглого разговора. Более всего обозлила солдат бедность захваченных в плен, хороша добыча — сапоги с заплатой, тощий кошелек и чужой мундир, трубу в расчет не брали. Мелитрисы нигде не было видно, и мельник исчез, растворился в белесом утреннем тумане вместе с кургузой лошадкой. Тесин не без внутреннего смешка подумал, что знание русского языка им не понадобилось и без фа-диеза обошлись. Кляп во рту разрешал все сомненья и страхи трубача. Несчастный парламентарий стоял, придерживая рукой порты, таращился на чужие мундиры и мелко дрожал то ли от страха, то ли от холода.