Закон предков(Рассказы)
Шрифт:
От возбуждения Василий соскочил с кровати и раза три пробежался по комнате. Для успокоения выпил ковшик холодной воды.
— Вот это будет фокус! Да-а-а! Мужики глаза на лоб вылупят. А то заладили себе: скупердяй Василий Утин, жмот! Это что я не лью им в пьяные глотки-то… Теперь увидят!
Он залез под одеяло и удовлетворенно засопел. Но перед тем как заснуть, спросил Мотрю:
— А может, ты денег жалеешь?
— На добро-то чего их жалеть? Я не думаю, что тебе подушечка когда-нибудь из рублей понадобится, как тому старику, в изголовке-то…
Чуть
Но Василий все равно шел: возле конторы, ожидая разнарядки, собираются мужики, и там должен быть Иван Бутаков. Как бы это получше сказать о своем решении взять Ганьку в Москву? Он совсем не думал, что Иван Бутаков умилится и от радости начнет обнимать Василия Утина. Скорее, он оскорбится или заподозрит подвох. Люди отучились от простоты, рассуждал Василий, а как сказано в книжной премудрости, «все гениальное просто».
Так и вышло: Иван Бутаков стал насмехаться, шуметь, созвал мужиков, хотя Василий хотел поговорить с ним вначале тихонько, для чего и отозвал было в сторонку. Иван осклабил мятое, щетинистое лицо:
— Добряк явился! О Ганьке моем у него забота… Гляньте сюда, мужики. Ха-ха!
Малорослый Василий все-таки неловко себя чувствовал рядом с высоким Иваном. А тут еще мужики сгрудились:
— А что, пусть мошной тряхнет…
— Да там свои пузаны…
— Хоть столицу пацан посмотрит. Все равно ведь каникулы…
— Они там свою ребятню не знают, куда девать: в колхоз-то к нам не пошлют их работать…
— Всяка птичка вверх летит, а выше Москвы нету! Вот каждый и метит свово приладить…
— Это точно: там у них свои фигли-мигли…
Последние слова сказал гладкий белобрысый мужик, шофер Онисимов. Отец Онисимова заведовал зерновым током, и они ночами тихонько возили из-под колхозного навеса зерноотходы, которыми откармливали свиней на продажу. Глаза у этого шофера были неуловимые и вертячие, с этакой кошачьей зеленью. Именно это обстоятельство разозлило Василия Утина, и он как-то вдруг поширел грудью, плечи развел. И непонятно выкрикнул:
— Холуи вы царские, вот вы кто!
— Кто, кто?
Мужики с угрозой замолкли.
— То есть дым истории сидит в ваших мозгах, холуизм, — пояснил Василий. — Наследство далекого холуизма. По-ученому — хромосомы, гены. Трансформация!
Иван Бутаков порывался двинуть Василия Утина за «трансформацию» и «холуя», но его утешали, толкали кулаками в бок: все-таки это было зрелище, когда расходился царь Васишка! Что-нибудь анекдотичное должно случиться — перед началом работы полезно и посмеяться — для бодрости.
Да вы оглянитесь, где мы живем? Государство наше — народное, рабочее. Да я целый тарарам устрою, если Ганьку профессор учиться не примет. Ганьке— сыну рабочего человека, народный талант! Я к министру пойду…
Василий
— Р-расступись, работяга идет, кавалер Трудового Красного Знамени, правящий класс…
Конца представления мужики не дождались, потому что с крыльца конторы закричал агроном, велел Утину идти домой, а мужиков отправили на работу.
Но вечером прибежал к Утиным один из отпрысков Ивана Бутакова, младший брат Ганьки, и сказал, что отец приглашает Василия Утина на чаепитие.
Коровы демонстративно вышагивали по улице. Василий подождал возле калитки, пока уляжется красноватая пыль. Из окошек домов на Утина заглядывали во все глаза, а встречные подходили и заговаривали с ним. К вечеру всей деревне стало известно, что Василий Утин вознамерился увезти Ганьку Бутакова в Москву и там определить его учиться на музыканта. И не просто так, а к самому большому профессору музыки.
Старухи с ним почтительной низко раскланивались, будто он был важным заезжим гостем. Василий приписывал это сегодняшней газете: на первой странице районной газеты был напечатан портрет Василия. Вот, мол, живет в селе Фомичево знатный пастух Василий Утин, досрочно завершил пятилетку по сдаче-нагулу скота, а на днях едет в Москву на ВДНХ.
Иван Бутаков против обыкновения сидел дома гладко выбритый и в чистой белой рубахе. Жена его Дуся тоже как будто принарядилась. Возле печи на стуле-подставке попыхивал паром горячий самовар. При виде Василия Утина Дуся его быстренько водрузила на стол.
Для начала заговорили о погоде, о травах в лугах. Василий держался стесненно: в кармане лежали деньги, которые дала ему Мотря для Бутаковых. Пусть мол, они купят костюм и новые ботинки своему Ганьке. И пусть видят, что намерение Утиных вполне серьезное.
Вдоль стен избы Бутаковых стояли старые деревенские лавки да крашенный масляной краской дощатый диван. Таких диванов теперь в самых плохих домах не видно: все перешли на модную мебель с зеркальным лаком.
— Мы тут немного посоветовались, — необычно мягко сказал Иван. — Ну, ты удумал! Даже не знаю… Утром-то я погорячился, конечно. Но все-таки зря ты берешь на себя хлопоты!
— Не в тягость, а в радость такие хлопоты, — сказал Василий. — Вместо сына повезу. Нас с Мотрей природа обделила детьми, так хоть Ганьке хорошее сделаю. Выучится — вроде и мне сынок тоже будет.
— Ну, даже не знаю, как тут быть. Охота мне, конечно, Ганьку на большого музыканта выучить. Весь день сегодня думал — крутил так и этак. Задал ты мне задачку.
В избу забежал Ганька в штанах, закатанных до колеи. Стрельнул глазами в лицо гостя: жаловаться пришел или действительно в Москву повезет, как говорят сегодня весь день по деревне? Лица у отца с матерью светлые — видать, и правда Василий Утин пришел с хорошим в дом. Синеглазое лицо гостя тоже светлое и спокойное — солнышко в синем небе.