Закон рукопашного боя
Шрифт:
— Ты намерен подавать прошение?
— Нет, разумеется, пока дети слишком малы, да и жаль было бы оставить Полину. Быть может, удастся войти во вкус столичного житья…
— Неужели вас принимают в хороших домах? — удивилась Надежда Юрьевна. — В мое время вам непременно отказали бы.
— Полина записана как урожденная Ржевусская, а слившиеся в ней польская, кавказская и русско-азиатская кровь придали ей необыкновенную внешность. Не знаю, что сплетничают за глаза, но пока еще никто не осмелился сказать мне или ей что-нибудь колкое. Ее нередко принимают за итальянку.
— Это приятно, — кивнула Надежда Юрьевна. — Но… Учти, придет время — твои сыновья подрастут. Кто станет их идеалом? Ведь рано или поздно мать расскажет им о Ржевусском, который сражался за Польшу, о Клеще узнают каким-либо
ПОСТСКРИПТУМ К ЭПИЛОГУ
(Еще семьдесят лет спустя)
Из письма бойца Особого отряда Михаила Карасева от 6 ноября 1922 года:
«…Ну а напоследок сообщу тебе, мамаша, самое радостное. Встренулись мы наконец с двоюродным братцем, дитериховским гадом, поручиком Муравьевым. Верстах в сорока от Сучана зажали мы в сопках недобитый ошкамелок сабель в полсотни. Рвали когти к китайцам, даже обоз на волокушах тащили по тайге. Выпустили мы их в распадок и посекли из «льюисов». Троих живыми взяли и среди них Сережку, сукина сына. Кровищи рабочих и крестьян на нем столько, что и сказать страшно. Он грязно ругался, обозвал меня выродком, хамом и еще матюками. Товарищ комиссар спросил, откудова я его знаю и почему он мне родня. Я ответил, что Сережку я знаю с германского фронта, где и узнал, что он мне доводится двоюродным братом, через твоего родного брата Николая Алексеевича. Комиссар спросил еще, зачем я скрывал свое дворянское происхождение и родство с белогадом и палачом. Тогда я сказал, что отец мой, Иван Трофимыч, крестьянин Томской губернии, а мать семь лет была в каторге за террор против царизма, а после определена на поселение с лишением всех прав и состояния. И еще добавил, что родство я не скрывал и тому все товарищи бойцы, которые в отряде давно, порукой. Ребяты поручились и подтвердили, что после Читы, когда меня Сережка, выблядок сучий, трижды достреливал, да не добил, поклялся я его найти хоть на дне моря и снести башку. Ну, тогда комиссар поверил и разрешил мне Сережку рубануть. Держался гад нагло, даже песню пел: «Ты гуляй, гуляй, мой конь, пока не поймают». Но смутить ему меня не удалось, и рука у меня не дрогнула. А комиссар товарищ Сучков разрешил мне взять Сережкин маузер…»
Часть III ПОТОМКИ
СКАЗОЧКА ПРОЧИТАНА
Таран в недалеком прошлом читать не любил. Одно время, правда, когда за Дашей ухаживал, увлекся чтением стихов, да и то потому, что у самого было поэтическое настроение. Потом, когда понял, что стихотворца из него не получается, охладел к этому занятию, а позже, уже после того, как Дашка перестала существовать, вообще что-либо читать перестал. Разве что газеты, да и то изредка, главным образом про спорт.
Надежда, пока в школе училась, тоже особо не зачитывалась и по литературе имела очень слабый трояк. Но за время работы на рынке — поскольку около ларька народ явно не толпился, особенно в ночное время, — приучилась читать любовные романы, написанные разными импортными дамами с красивыми загранично-экзотическими именами: Кэтрин Коултер, Линн Пембертон, Джейн Энн Кренц и еще всякими-инакими. Их Надька читала от корки до корки, потом менялась с подружками. Но с тех пор, как вышла замуж и обзавелась ребятенком, времени на чтение у нее оставалось совсем немного. Обычно ей удавалось почитать только во время загорания на речке или перед сном. Начитавшись про похождения тех красавиц и красавцев, которые страстно лобызались на обложках, Тараниха будила Юрку и требовала, чтоб он на нее обратил внимание. При этом в ее поведении появлялось нечто неестественное, в речи появлялись всякого рода книжные заимствования, вроде «войди в меня». Таран хихикал и говорил: «Ща войду, только ноги вытру!», на что Надька ворчала: «Хам трамвайный!», но тем не менее все кончалось к обоюдному удовольствию. Несколько раз Таран и сам пытался вчитаться в какой-нибудь из Надькиных романов, но больше десяти-пятнадцати
Но сочинение Полининого деда Таран прочел с интересом. Прямо как приехали они с Птицыным в Шишовку, так и взялся читать. Триста с гаком страниц, отпечатанных на машинке, сумел осилить за день (с небольшими перекурами) и за ночь частично. Не потому, что все было уж очень круто написано, а потому что, как ему показалось, этот самый дед Борис Сергеевич Сучков скорее всего доводился дальним потомком Агапу Сучкову и, возможно, не только сказ сочинял, но и приводил кое-какие реальные сведения, дошедшие до него через семейные предания. К тому же получалось, что Полина в конечном итоге происходит от казака Клеща, отважной девицы Муравьевой, которую воспитывал донской казак Нефедов (может, родня бабушки Анны Гавриловны?), трофейной чеченки и Констанция Ржевусского, бойца-красноармейца Михаила Карасева и все того же Агапа Сучкова, выбившегося в купцы-миллионщики. Правда, какой-то из его потомков почему-то оказался красным комиссаром.
Птицын все подряд читать не стал. Он вооружился ручкой, быстренько перелистал страницы, сделал какие-то пометки у себя в записной книжке и отдал рукопись Юрке. А сам после обеда куда-то уехал, объявив, что, возможно, останется ночевать в городе. Тарану он, как и обещал, оставил свой сотовый — на случай экстренной необходимости.
В том смысле, если Юрка почует, что у него с мозгами не все в порядке. Никаких других нештатных ситуаций Генрих не предсказывал и подтвердил еще раз Надьке, что ни под каким видом не станет мешать Юрке догуливать оставшуюся часть отпуска. Конечно, Птицелов пообещал, что завтра или послезавтра он опять приедет, но в это поверили далеко не все.
Весь остаток дня после отъезда Генриха Михайловича Таран занимался чтением рукописи и лишь во время походов на речку и поливания грядок составлял дамам компанию. На «вечернюю прогулку» и то не пошел, хотя Надька полушутя намекала — мол, смотри, мы себе кавалеров найдем…
Тарана интересовал вопрос о том, каким образом Птицелову удалось выцыганить папку у бабки Нефедовой. Да и то, почему эта самая папка, из-за которой Рыжикова отравили, оказалась все-таки у Анны Гавриловны. Сам Птицын этого рассказывать не стал, а Таран навязываться с вопросами не собирался. В конце концов, Юрка в отпуске, и нечего себе башку загружать чужими проблемами.
Однако башка как-то сама по себе загрузилась. Таран заподозрил, что всякие там рецепты снадобий исходили от той самой бабки Марфы, которая, согласно сказу, обвенчалась с Клещом на том свете. Должно быть, журналюга вытащил из папки все полезные для себя бумаги, а рукопись, от которой толку мало, решил оставить. Но вот вопрос: куда же он все эти бумаги дел, раз их никто не смог найти?
Таран стал прикидывать.
Наверняка бумажка там была не одна. Раз бабка Марфа составляла всякие лекарства и яды, то у нее скопилось несколько десятков рецептов, а то и сотен. К тому же эти рецепты после нее наверняка попали к цыганке Насте, которая тоже могла чего-нибудь нахимичить, а потом это дело записать. Она даже французский язык знала, стало быть, были баба толковая. В общем, все это хозяйство, попавшее по наследству к деду Сучкову, могло быть очень приличного объема.
То есть навряд ли эти бумаги можно было запихнуть в полую ножку от стола или стула, заклеить обоями или в книгу между страницами заложить. К тому же Рыжиков был не дурак и понимал, что те, кто будет искать его бумаги, прекрасно знали, где, как и что можно спрятать в современной квартире. Тем более что бумаги ему надо было не намертво спрятать, а так, чтоб можно было довольно быстро их достать. Стало быть, Птицын не ошибался, когда считал, что искать папку в городе — безнадежное дело.
По ходу своих размышлений Таран опять подумал про бывший санаторий химкомбината, где сподобился побывать минувшей зимой. Эта мысль ему приходила в голову еще во время поездки с Птицыным к бабушке Нефедовой. Но теперь Юрка отнесся к ней более критически. Конечно, можно предположить, что Рыжиков был знаком с покойной Дуськой-самогонщицей или с какими-то другими тамошними обитателями. Но доверять таким людям папку, за которую хочешь получить 50 тысяч долларов? Нет, Рыжиков на это бы не отважился.