Закон - тайга
Шрифт:
Игорь Павлович, увидев это, сказал тихо:
— Не бойся, Юра. Осенью рыси сыты. Дичи много. Это зимой они опасны. Сейчас не то время, не нападет. Зверь не дурак. Рисковать не станет. Тем более голосом себя выдает.
— А чего тогда орет?
— За участок, свои владения скандалит с соплеменником. Прогоняет, наверное. Если голодная — в драку кинулась бы. А сытая — глотку дерет, голосом пугает. Предупреждает: мол, линяй подобру. Не то из клифта вытряхну, — рассмеялся Кравцов, поверив собственной шутке.
Игорь Павлович остановился перед полянкой, где среди
Старик любил родниковую воду, но зимой родник замерзал. Вот и выкопал ему печник Кузьма колодец. А старик обшил его под небольшой сруб, чтобы теплее было, чтобы не заносило снегом, не промерзала бы вода.
Чем ближе к зимовью, тем отчетливее слышался голос рыси. Он был похож то на стон, то на хрип. От него волосы вставали дыбом.
— Вон она. На крыше колодца сидит, — заметил рысь Юрий и указал Кравцову.
— Совсем непонятно. На открытом месте. Всем видна. Почему на колодце сидит — ума не приложу. Может, с Трофимы- чем что случилось? — неуверенно предположил Кравцов и, пройдя несколько шагов, позвал: — Трофимыч! Трофимыч!
‘Минуту спустя дверь зимовья дрогнула, заскрипела. И старик вышел в исподнем.
— Трофимыч! — окликнул лесника Юрий. И дед, увидев гостей, засеменил с крыльца. Пошел навстречу улыбаясь.
Маленькая тень метнулась от колодца к старику. Дед не приметил ее, и никто не обратил внимания. Только рысь серой молнией сиганула с крыши колодца…
Никогда не охотятся рыси на полянах, на открытых местах. В лапах могучих елей прячутся. Оттуда, сверху, высматривают, поджидают свою добычу и, улучив момент, бросаются на нее внезапно, как молния.
В прыжке рыси опасны любому зверю. Это знает всякая живая тварь в тайге. На виду никто из серьезных зверей не охотится, не нагоняет добычу. Но эта…
Кравцов остановился как вкопанный. Растерялся. Да и было от чего.
Сильный, свирепый зверь — рысь. Но ее охоту никогда не доводилось видеть. В желтых глазах метался огонь злобы, который прятали рыси в таежной глуши. Кто из живых увидел этот огонь, для того тот день стал последним.
Никто ничего не успел сообразить и понять, что происходит.
Рысь в два прыжка настигла человека, бросившегося навстречу леснику. Не дав приблизиться, сбила с ног и тут же впилась в горло.
Коротко вскинулись ноги жертвы, словно хотели стряхнуть, сбить зверя с тела. Но не удалось.
Секунды… Ни человек, ни рысь не издали ни звука.
— Что ж ты сотворила, окаянная? — опомнился первым лесник и в ужасе смотрел на случившееся.
Рысь пила кровь прямо из горла человека. Она хлестала фонтаном. И зверь, припав к ней, не мог оторваться.
— Сгинь, душегубка! — серчал лесник, подходя ближе.
Рысь отскочила, словно хотела извиниться, вскрикнула коротко и метнулась в тайгу.
— Сова! — ахнул Кравцов, подойдя вплотную.
— Какой маленький! — удивился Юрий.
— Сгубила душу, каналья! — ругался лесник.
— Сколько раз он уходил от смерти. Сколько приговоров ему вынесено. Сколько людей убил. А сам так нелепо кончил. —
— Так и сдох фартовым, мокрушником, — невольно вырвалось у Юрия.
— Зверь зверя убил. Все закономерно. Как в «законе — тайга», — согласился Игорь Павлович.
— А я-то не мог уразуметь, с чего моя девчурка кричит? С самого вечера вчерашнего, ровно заводная. Не смолкала. И от колодца ни на шаг не отошла. Даже жрать не схотела. И ночью вопила. Видать, загнала его сюда нелегкая. А в хату пройти не смог, не допустила его подружка моя, — глянул старик на Сову.
— Он Дегтярева убил, — сказал милиционер.
— Чево? — не поверилось старику.
— Да, убил он участкового, — подтвердил Кравцов.
— Злыдень! Ирод проклятый! Лиходей! За что ж такого мужика со света убрал? Поганец!
— Ладно, Трофимыч, теперь уж поздно жалеть. К вам он шел. Курево нес. Именно этим табаком, Юра, следы свои Сова присыпал. От собак. И выдал себя. Теперь уж не сбежит, не спрячется. Беги в Трудовое за машиной. Сову тоже в Поро- найск надо увезти. Думаю, многие обрадуются. А я тебя в зимовье подожду, — предложил Кравцов.
Трофимыч стоял на крыльце, потерянно оглядывал тайгу, вершины деревьев.
— Чем расстроены? — спросил Кравцов, когда Юрий помчался бегом в Трудовое.
— Девчурка моя ушла. Теперь уж никогда в обрат не воротится. Я ее с детства пестовал. Хорошая подружка была. Ан нет ее нынче, — вытер выкатившуюся слезу старик.
— Вернется. Чего печалиться? Куда ей деваться, если в человечьем доме выросла?
— В тайгу ушла. Там ее дом. А меня забудет скоро. Разве окликнет когда-нибудь с елки. Но не придет.
— Это почему же так? — изумился Игорь Павлович.
— Да все оттого, что зверь завсегда свое звание помнит. И стыд… Выросшая с человеком не должна была порвать того, кто из моей, человековой, стаи. Но знать, без того не можно было. А убив, навовсе ушла. Ведь испила она крови человечьей. Нынче ее в дом впущать нельзя. Да и сама не воротится. С совести.
— С какой еще совести? Откуда она у рыси? — не верил Кравцов.
— У зверя стыда поболе, чем у иных людей. Сказать вот не дано. А чуют вину долго. Моя девчурка стыд имела. Бывало, нагадит в избе, не дождавшись меня, — терпежу не стало, и под койку… Оттуда не вылезет, покуда не прощу. Даже жрать не просила. Вздыхала только шибко, переживала, значит. Пузом не жила. Всегда ждала, покуда я натрескаюсь. Только после этого сама харчилась. То разве не от совести? Всякое слово понимала. А нам, людям, их уразуметь не дано. Потому как стыд забыли. Потеряли вместе с сердцем. И чистое не слышим уже, голос леса не доходит до разума. А от ближнего понимаем всего два слова — на и дай. Последнее уж понимать разучились. А звери чуют все. И моя понимала. Нынче не ворочу. А думал, до смерти с ней дружить станем.