Закон тридцатого. Люська

Туричин Илья Афроимович

Виктор притворил дверь, подошел к Ивану Ивановичу, пожал костяшки скелета:

— Доброе утро, Иван Иванович.

Отпущенные костяшки сухо щелкнули.

Виктор выложил из портфеля прямо на пол моток тонкой проволоки, большие ниточные катушки, гвозди. Начал, улыбаясь, разматывать проволоку. Отличную он придумал штуку! Ребята ахнут! И он тут же представил себе Оленьку. Последнее время, когда Виктор говорил «у нас в классе», «мы все вместе», «наши ребята», значило: «у Оленьки», «мы с Оленькой», «Оленька».

Раньше

этого не было — ни в восьмом, ни в седьмом. Все девчонки, в том числе и Оленька, для него ничем не отличались от прочего населения земного шара. Разве что были покапризнее да послабее, поэтому не стоило брать их в мужскую компанию. Правда, если при нем обижали девочку, он вступался за нее. Как вступался за бродячих собак и кошек, за подбитого воробья.

С Оленькой он проучился восемь лет в одном классе, но как-то не замечал ее. Она была непримечательной. Она не обладала таким ростом, как Лена Колесникова — капитан девчоночьей сборной по баскетболу, и не была такой маленькой, как Сима Лузгина, которую в шестом запросто могли принять за первоклассницу. Она не пела, как Соня Шеремет, прозванная Консервой (сокращенно от Консерватории). У Сони был звонкий и чистый голос, она выступала на всех вечерах и пела одни и те же романсы. И шахматного таланта Веры Круть не было у Оленьки. Вообще она была ни то ни се, ни два ни полтора. Девчонка как девчонка: круглое лицо, две тонких тугих косички, за которые и подергать-то не хотелось, такой непримечательной была их обладательница.

И вот после летних каникул, первого сентября, у школьной калитки Виктор столкнулся с Оленькой. Волосы подстрижены, продолговатые серые глаза глядят весело, отливают синевой. Стройная, легкая, она остановилась и ждет. Виктор уставился на нее. А может быть, это не Оленька?

Оленька смутилась, покраснела, сказала невнятно:

— Здравствуй, Витя.

— Здравствуй… — Он все смотрел на нее удивленно, будто увидел впервые за эти восемь лет, что они учатся вместе. Оленькины ресницы дрогнули. Она не двинулась с места, глядела настороженно и выжидательно.

И Виктор смутился, потому что неудобно было так стоять и разглядывать друг друга.

— Ты, наверно, постриглась, — сказал он, понимал, что говорит глупость.

Она засмеялась.

— Наверно. Между прочим, постригаются в монахи, а в парикмахерских подстригают.

— Как живешь? — спросил Виктор.

— Все там же.

— М-да…

У Оленьки в глазах появилась лукавинка, она спросила:

— А ты где?

— И я по-прежнему, — сказал Виктор.

Оленька снова засмеялась:

— Очень у нас светский разговор, как в старинных романах. Пойдемте, граф! — И она присела в реверансе.

Виктор галантно согнул кренделем руку.

— Прошу вас, ваше высочество.

Оленька сунула маленькую загорелую руку под его локоть.

— Благодарю вас, граф.

И они вошли в сад

торжественные и важные, как герои в старинных романах.

Под липой их встретили товарищи, девочки накинулись на Оленьку, начали разглядывать ее, тормошить. К Виктору подошли Плюха и толстый Володька Коротков. Они его о чем-то спрашивали, он отвечал, но все время прислушивался к девичьим голосам, старался уловить Оленькин.

…Виктор вбил гвоздь в шкаф, подвесил катушку, перекинул через нее мягкую проволоку. Конец проволоки привязал к руке Ивана Ивановича.

Начали собираться ребята. Первыми появились в классе неразлучные Сима Лузгина и Лена Колесникова, в обнимку. Подошли к Ивану Ивановичу здороваться. Виктор потянул проволоку, и Иван Иванович поднял руку. Сима испуганно взвизгнула. Лена передернула плечами:

— Мистика…

Виктор засмеялся:

— Техника на грани фантастики. Сюрприз для Амебы. И — чтобы тихо…

Приходили другие. Смеялись. Толстый Володька Коротков предложил:

— Может, сделаем из Ивана Ивановича «кибер»? Вставим электронные мозги.

— А что? — откликнулся Плюха. — Пусть бы он решал задачи.

— Если вставить такие мозги, как у тебя, много не нарешает, — осклабился Володька.

Плюха не обиделся.

— У меня мозги особого склада. Биологические. Вот, например, что такое плантаго ланцеолата? Или плантаго майор?

— Ну?

— Баранки гну, — в тон сказал Плюха. — Плантаго — значит подорожник. Понял? Плантаго ланцеолата, — почти пропел он, — подорожник ланцетовидный. Знаешь, листья тонкие такие, длинные. Плантаго майор — подорожник большой.

— Не майор, а майор, — поправил молчаливый Лева Котов.

— Ну, майор.

— Плюха, — снова осклабился Володька, — а как коровы мычат?

— Сам дурак.

Виктор не слушал. Украдкой поглядывал на дверь. Ждал Оленьку.

Она появилась за минуту до звонка. Подошла к Ивану Ивановичу.

Иван Иванович поднял руку.

Оленька чуть вздрогнула от неожиданности. Пожала костяшки пальцев:

— Доброе утро, Иван Иванович.

— Доброе утро, — глухим утробным голосом ответил стоявший рядом Володька Коротков и спросил: — Ну, как? Это для Амебы, Витька придумал. «Дети, мне осталось полчаса до пенсии. Кто дополнит ответ?» — пропищал он тонко и хрипло. — «Я», — и Иван Иванович подымает руку.

Оленька скользнула взглядом по лицу Виктора, отвернулась, пожала плечами:

— Довольно глупо.

Пронзительно задребезжал звонок. Ребята начали рассаживаться по партам. Виктор уселся на свое место рядом с Плюхой. Укрепил конец проволоки в парте. Он так ждал Оленькиной улыбки! Затея с Иваном Ивановичем и в самом деле показалась ему глупой, но отступать было поздно.

Урок начался чин по чину.

Александр Афанасьевич заглянул в свою синюю тетрадочку, потом в классный журнал: