Закон тридцатого. Люська
Шрифт:
И снова она посмотрела на него странно, передернула плечами:
— Сам ешь!
Костя хмыкнул:
— Ну ладно. — Он взял с тарелочки эклер. — Давай пополам.
Люся отвернулась, пошла к двери. Он двинулся следом, жуя на ходу пирожное.
Они прошли немного по улице, свернули в маленький голый сквер. Сели на деревянную скамейку. Невдалеке двое малышей под наблюдением закутанной в платок старушки безуспешно пытались вскопать лопатками смерзшуюся кучу песка.
Костя повернулся к ней всем корпусом:
— Ну?
Люся съежилась, прихватила руками воротник.
— Попалась я.
—
— Поди-ка ты!.. — Люся зябко повела плечами. — Попалась. Как бабы попадаются.
Костя отодвинулся:
— Ну да?..
Люся смотрела на него не мигая.
— Этого еще не хватало, — сказал Костя. Он растерялся от неожиданности и до конца не мог еще понять, что произошло.
— Надо было раньше думать, — сказала Люся не то укоризненно, не то с сожалением. — Мутит, спасу нет.
— Как мутит? — спросил Костя, понимая, что спрашивать глупо.
— По-всякому.
Костя стал чертить ребром ботинка на дорожке; все это надо было осмыслить.
— Что ж дальше, Костя? — спросила Люся жалобно.
Что можно сказать? Это ж осмыслить надо! А Люся ждала от него какого-то слова, решения.
— Не жениться же нам!.. — вздохнул Костя.
Люся съежилась еще больше. Промолчала.
— Ну какие мы муж и жена? Ну посмотри ты на себя. Малявка еще. Так жизнь и загубишь. А обо мне и говорить нечего. Второй курс техникума. Да нас и не распишут.
— С ребенком распишут.
Костя рассердился.
— А ты пробовала? Рас-пи-шут! Так распишут, что сесть не сможешь.
Люся вдруг заплакала. Уткнулась лицом в варежки.
Костя беспокойно огляделся. Малыши все еще ковыряли песок. Укутанная старуха не спускала с них глаз.
— Утихни. Люди ходят. Некрасиво, — сказал он неожиданно ласково.
— Пускай ходят, — откликнулась Люся, всхлипывая.
— Ты не думай, Люся, что я тебя не люблю. Только нельзя нам сейчас. Вся жизнь кувырком будет. Понимаешь? Нам еще учиться надо. Пожить. Вот ты рестораны любишь, танцы и прочее. А ведь всему конец. Никуда уж не сходишь. Будешь как привязанная.
Люся достала носовой платок, утерла, все еще всхлипывая, глаза. Сказала вяло:
— Ладно, не уговаривай, не дурочка… Деньги нужны.
— Деньги будут.
— Когда?
— Сегодня будут. Да ты не огорчайся, Люся. Со всяким может случиться. За радости всегда расплачиваешься. Вечером выпьешь — утром голова болит.
— Радовались вместе, а расплачиваться мне, — зло сказала Люся.
Костя засмеялся. Она сжалась в комок и посмотрела на него испуганно. И что за парень! Беда, а он смеется. Может, и не любит он ее вовсе! Так только, время проводит.
— Пир во время чумы, — сказал Костя.
— Трепло ты. И чего меня к тебе тянет, какая нечистая сила? — Люся вдруг прислонилась к нему и замерла.
— Ну ладно, ладно, нежности, — пробурчал Костя. — Пойдем.
Он мягко отстранил ее от себя, поднял со скамейки, взял под руку и повел на улицу.
У решетки скверика они расстались, договорившись о встрече.
Костя заспешил не на завод, а домой. Черт с ней, с практикой. Отбрешется как-нибудь! Не впервой. Вот где денег раздобыть? Придется «толкнуть» кое-что из запаса. Только кому? Вечером сделать деньги — плевое дело. Вечером открыт клуб, филателистов развелось — навалом.
Костя стал вспоминать знакомых филателистов. Одни неохотно расставались с деньгами, предпочитали менять. Другие любили приобретать марки по случаю, подешевле, а то покупать разрозненные коллекции оптом у неискушенных людей. На этом можно неплохо заработать. Костя сам предпочитает разрозненные коллекции. Честный барыш. Третьи вечно не при деньгах, а черт его знает, сколько надо Люсе? Не спросил.
Костя вздохнул. А не добудешь денег, еще Люська, чего доброго, к отцу припрется! Вот будет веселенькая заваруха! Костя представил себе, как приходит Люся к ним домой и говорит: «У меня с вашим сыном будет ребенок». Глаза у отца остекленеют, жилы на висках и на лбу вздуются. Интересно, что он скажет? Найдет, верно, какие-нибудь «правильные» слова. Мать, конечно, плакать примется. И дрожать будет, словно в лихорадке. А потом ляжет с мокрым полотенцем на голове и будет пить лекарства. По квартире поползет запах мяты и валерьянки. Мать — слабая. Жалеть будет его, Костю. А ему всегда жаль мать. Другой бы раз и огрызнулся, а сдержишься. Из-за нее. Расстраивать не хочется. И так в год, считай, месяца три-четыре в больницах отлеживается.
У кого ж достать денег? Есть, конечно, один человек, старичок, Александр Афанасьевич. Да только не влипнуть бы. С отцом знаком, в одной школе работали. Брякнуть может. Этот в марках знает толк, собаку съел. В крайнем случае, если покупать не будет, можно у него под залог марки оставить. Только бы денег дал!
Иные варианты не приходили в голову, и Костя, придя домой, аккуратно, пинцетом отобрал нужные марки, уложил в кляссеры и направился к Александру Афанасьевичу.
Александр Афанасьевич жил одиноко в большой комнате с давно немытыми окнами, забитой громоздкой мебелью, будто музейная кладовая.
Вдоль стен стояли темные, высотою чуть не до потолка шкафы. В них хранились пропыленные книги, комплекты старых журналов, перевязанные бечевками, папки, бронзовые безделушки, коробки, коробочки.
Справа от двери — широченная тахта с валиками и подушками, обитыми багровым бархатом. Обивка была в темных проплешинах. Задней стенкой к тахте стоял дубовый буфет, заслоняя ее от дневного света. К нему был прибит изъеденный молью пестрый ковер.
Середину комнаты занимал стол — памятник столам, окруженный угрюмыми стульями, на которых тускло поблескивали шляпки обойных гвоздей.
Между окнами — саркофагом — письменный стол, родной брат шкафов и буфета, такой же сумрачный и угластый, на двух незыблемых тумбах со множеством ящиков. Крышка его была оклеена сукном, кое-где сохранившим свой первоначальный густо-зеленый цвет. На столе стояла синяя пузатая ваза-лампа с выгоревшим розовым шелковым абажуром. Рядом — массивный письменный прибор: две квадратных стеклянных чернильницы на черной мраморной доске, украшенной чугунной пушкой и ядрами, два бронзовых шандала на таких же черных подставках, черное пресс-папье, которым можно было при желании оглушить слона, и мраморный стакан, полный огрызков карандашей. Еще на столе были альбомы с металлическими застежками и без застежек, хрустальное яйцо, желтый костяной нож, лупа в пластмассовой оправе, бюст Наполеона, бронзовая шкатулка для перьев.