Закон вечности

Думбадзе Нодар Владимирович

Мария осушила свой стакан и заглянула в глаза Бачане.

Бачана смотрел на эту удивительную женщину и не знал, что ей ответить. Наступило неловкое продолжительное молчание. Бачане показалось, что комната разделилась на две части: Мария осталась в одной, он сам - в другой. Сторона Марии была полна воздуха, тепла, жизни и любви, он же очутился в страшной, пугающей пустоте, в безвоздушном пространстве. И чтобы не задохнуться, он быстро встал, обошел стол, сел рядом с Марией, обнял ее и приник головой к ее груди, словно к вечнозеленому древу жизни... Мария поцеловала волосы на голове Бачаны и очень

спокойно спросила:

– Скажи мне, что тебя мучает?

Бачана извлек из внутреннего кармана конверт с анонимкой и порнографическими фотографиями и дрожащей рукой положил его перед Марией. Она долго смотрела на конверт, потом вскрыла его. Мария сперва внимательно рассмотрела снимки, затем прочла письмо.

Бачана, не сводивший глаз с лица женщины, не заметил на нем ни малейшего движения. Но когда Мария, покончив с письмом, подняла на него свои огромные глаза, Бачана понял, какую он допустил роковую ошибку. В глазах Марии вместо возмущения, отвращения или ненависти он увидел лишь глубокую жалость к двум ничтожным людям - к автору анонимки и к нему самому.

Мария встала.

– Женщину совращает одиночество, дорогой. И мужчину тоже. Так что старайся никогда не оставаться в одиночестве...

Час, другой, третий сидел Бачана в ресторане, но Мария не вернулась. Гордость этой необыкновенной женщины превзошла ожидания Бачаны.

– А ваша... э-э-э... спутница давно уже ушла...
– осмелился наконец смущенный официант.

– Да, да, я знаю!
– ответил огорошенный Бачана.

– Прошу прощения, но... Ресторан закрывается... И если вы...

– Да, конечно, извините... Сколько с меня?

Бачана уплатил, не взглянув на поданный счет. Официант вышел.

Бачана изорвал в мелкие куски письмо и фотографии, бросил их в пепельницу и чиркнул зажигалкой. Сперва вспыхнули обрывки фотоснимков. С минуту Бачана наблюдал, как вспучивались, таяли и исчезали, превращаясь в пепел, человеческие фигуры. Пепельница напоминала ему миниатюрный ад. И когда пламя охватило анонимное письмо, Бачана вновь услышал знакомый голос. Он замер. Письмо говорило голосом Сандро Маглаперидзе.

20

Отца Иорама выписали из больницы в понедельник, но он категорически отказался уйти до вторника.

Та ночь запомнилась Бачане на всю жизнь...

...Около полуночи отец Иорам встал с постели и на цыпочках подкрался к койке Бачаны. Бачана прикинулся спящим.

– Бачана Акакиевич!
– позвал священник шепотом.

Бачана не шелохнулся. Убедившись, что Бачана спит, священник опустился на колени.

– Боже великий!
– произнес отец Иорам и перекрестился.
– Спаситель наш! Святая дева Мария! Вот лежит перед вами раб божий Бачана Рамишвили и сам не ведает, что он есть сын ваш, душа ваша и милосердие ваше... Не гневайтесь на него за то, что дела ваши творит он от имени других. Не гневайтесь, ибо не ведает он, что бог, в которого он верует, возник в ваших недрах и по воле вашей... Боже всесильный, будь покровителем и хранителем ему и дай ему побольше сроку, прежде чем предстать перед тобой, ибо чем дольше он будет жить на этом свете, тем больше посеет в созданном тобою мире добра и милосердия. И разве не все едино для тебя, именем кого будут утверждаться на земле мир, справедливость,

честность, добро? А если волею судьбы должно быть отвергнуто имя твое, но увековечено дело твое, да будет так... Зачем ты, святая троица, посеяла семя жизни и вдохнула бессмертную душу в человека? Ведь не ради честолюбия своего, не ради имени и славы своей! Разве ты отрицаешь обновление души и разума племени Адамова?..

Велик и могуч бог, которому он служит, ибо нельзя верить в дело, которому себя посвятил, без божьей на то воли... И вот лежит он, Бачана Рамишвили, пред тобою, и я, пыль от ног твоих, песчинка твоего бесконечного великодушия, коленопреклоненно молю тебя - смилуйся над ним, над восставшим рабом твоим!.. Если же обречен он тобою, то прими взамен плоть и душу мою, ибо не сумел я попрать в нем бога иного и обратить его на путь веры твоей!..

Отец Иорам встал, трижды перекрестил Бачану, потом снял с шеи маленький крест, осторожно подложил его под подушку Бачаны и лег...

Бачана долго не мог заснуть. А, когда он проснулся, отца Иорама в палате не было. Он ушел чуть свет...

Спустя неделю Бачана покидал больницу. Трогательным было его прошание с медперсоналом. Палатный врач и фельдшерица Женя тоже всплакнули, словно им было жаль видеть выздоровевшего и уходящего из больницы человека.

Накануне в палату к Бачане зашла Женя. Она положила в баночку три белые гвоздики и присела на стул. Бачана, подумав, что Женя пришла прощаться, с улыбкой ждал. Но Женя молчала.

– Начни же, Женя!

Женя замялась.

– Ну, тогда начну я!

Бачана встал, подошел к фельдшерице и поцеловал ей руку.

– Дорогая Женя, по справедливости цветы тебе должен был преподнести я, но, надеюсь, добрая сестра милосердия простит своему неотесанному и неблагодарному пациенту эту бестактность.

– Бачана Акакиевич, - прервала Бачану Женя, - пока вы болели, сюда каждый день ходила женщина... Очень красивая женщина... И справлялась о вашем здоровье... Да...

У Бачаны сперло дыхание.

– Какая женщина, Женя?
– спросил он, хотя ему все стало ясно.

– Она заклинала меня не говорить вам...

– А как ее звать?

– Не знаю... Приходила каждый день и плакала, плакала... Вы не догадываетесь, кто она?

– Догадываюсь, Женя...

– Она очень вас любит... Оставила письмо, просила передать вам в день выхода из больницы... Вот оно...

Бачана взял письмо и, стараясь скрыть охватившее его волнение, стал перебирать в банке гвоздики.

– Она очень вас любит, Бачана Акакиевич!

– Спасибо тебе, Женя!

– Она очень хорошая, очень красивая, Бачана Акакиевич!

На подведенных черной тушью глазах Жени выступили слезы.

– Это ты очень хорошая и очень красивая, дорогая Женя!
– Бачана еще раз поцеловал руку фельдшерице.

Женя поспешно вскочила и вышла из палаты.

Бачана прилег на койку и задрожавшей рукой вскрыл конверт.

"Дорогой мой!

Теперь, когда бог внял моим мольбам и даровал мне твою жизнь, я хочу - не прося сочувствия и прощения - выплакать перед тобой мою боль, которую, казалось мне, не вместит хранилище бед и несчастий всего человечества и для которой оказался достаточным вот этот листок бумаги...