Закон волка
Шрифт:
Я просидел на крыше полчаса, затем спрыгнул на палубу, вошел в рубку и сдвинул рычаг газа вперед до упора.
«Ассоль» шла на предельной скорости в пятистах метрах от берега. Подойти ближе к берегу было небезопасно из-за надвигающегося шторма, а уходить далеко в море мне не советовала интуиция. Не помню точно, когда в Черном море в последний раз хулиганили пираты — кажется, в семнадцатом веке, — но их появление рядом с яхтой в ближайшие часы мне представлялось очень даже вероятным. Перед тем, как надолго прилипнуть к штурвалу, я спустился на камбуз и крепко задраил кормовую дверь, а также люки в кают-компании. Усиливающийся ветер раскачивал «Ассоль» до такой степени, что она временами почти ложилась бортом на воду, и волны пустили бы ее ко дну в считанные минуты, если бы иллюминаторы и дверь остались
А потом мне трудно было сказать определенно, кто кем управляет: яхта мной или я ею. Взлеты на волны и провалы, от которых в животе становилось пусто, как в барабане, и ноги отрывались от пола, чередовались с угрожающим постоянством. Я обеими руками держался за рукоятки штурвала и, шарахаясь из стороны в сторону, невольно вращал штурвал не в ту сторону, куда следовало бы. Чувствительная к малейшему движению, яхта безукоризненно выполняла волю злого рока и галсировала змейкой, словно скатывалась но трассе слалома или маневрировала среди плавучих мин. Ко всему этому стало необычайно темно, как поздним вечером, и, хотя я с закрытыми глазами мог бы провести яхту вдоль ЮБК, где мне были знакомы каждый мыс, скала и бухта, часто приходилось снижать скорость и всматриваться в темный силуэт берега, высунув голову в окошко. Дождь заливал лобовое стекло с такой силой, что оно покрылось тонкой пузырящейся пленкой, сквозь которую не было видно ровным счетом ничего. Стеклоочиститель, естественно, не работал, даже самые элементарные приборы навигации отсутствовали, и я продвигался вдоль родного берега вроде как на ощупь. Гигантские каменные шипы Кара-Дага я увидел справа по боргу в четвертом часу, хотя по расчетам должен был пройти потухший вулкан и Коктебель час назад.
«Если все закончится хорошо, — думал я, сжимая горячие от моих ладоней, сверкающие начищенной медью рукоятки, — то в Алуште я буду не позднее восьми вечера. Два часа опоздания при такой погоде — нормальное дело, и Гурули, надеюсь, не станет поднимать раньше времени панику».
У меня страшно ныла спина, и я, уже вдоволь нахлебавшись мореплавательской романгики, мечтал о сухой одежде, твердой опоре под ногами, бутылке разогретого марочного портвейна и чистой постели. Заплыв приближался к финишу, и теперь я выжимал из яхты все, на что она была способна.
За Кара-Дагом берег круто пошел в сторону, отдаляясь от меня, вычерчивая обширный залив, подпираемый с запада рыжей ящерицей мыса Меганом. Если Крым я считал своим домом, то мыс Меганом — квартирой. «Лучше бы Гурули встречал меня на судакском причале, — мечтал я. — Под Крепостной горой при западном ветре никогда не бывает сильной волны. Там легко и удобно пришвартоваться. Старый причал двигается на ржавых, обросших мидиями опорах, скрипит, как калека костылями. Набережная блестит, черный кварцевый песок от дождя стал еще темнее, и если смотреть с моря, то кажется, что пляж заасфальтирован. И над всем этим нависает исполинская пирамида Крепостной горы, увенчанная Девичьей башней, от которой по узкой грани опускается частокол стены, словно коса крупного плетения по плечу девушки… »
При монотонной и тяжелой работе всегда лучше думать о чем-нибудь приятном или мысленно воссоздавать в деталях те места, где был счастлив. Время летит быстро и забываешь про усталость.
43
При ясной погоде или хотя бы при штиле такого со мной никогда бы не случилось. Энергия шторма и обремененных влагой туч давит на психику так, как не сделает этого самый лучший экстрасенс. К тому же я не стожильный и не могу похвастаться особой выносливостью. Практически не спал ночь, почти десять часов за штурвалом — и вот едва ли не осязаемо почувствовал, где предел моих нервных ресурсов. Бабка моя была жутко суеверной. Она верила во все приметы и на протяжении всего моего розового детства пугала меня рассказами о покойниках, вышедших из могил, о бродящих по ночному пляжу душах утопленников и прочей гадости. Был маленький — верил этому. Повзрослел — поумнел и понял, что с душой утопленника общаться намного безопаснее, чем с наемным убийцей, намеревающимся из тебя сделать утопленника. И все же, и все же…
Когда из серой мглы на меня наплыл Дикий остров, я шарахнулся от него в сторону, как конь от волчьей пасти,
Я бросил штурвал и, скользя по мокрому линолеуму, вломился в кают-компанию, вытащил из футляра, ополовиненную бутылку коньяка и с ней вернулся в рубку.
— Морская гвардия не тонет! — крикнул я и, выворачивая яхту на прежний курс, пригубил бутылку. Приближалось состояние, схожее с маразмом.
Именно в момент заглатывания коньяка я увидел такое, отчего бутылка непроизвольно выскользнула из моей руки и, расплескивая крепкую жидкость, поскакала по ступеням в кают-компанию. Наперерез мне, прыгая, как теннисный мячик, мчался водный мотоцикл. Наездник, стоя на полусогнутых ногах, каким-то чудом удерживал руль и, не пытаясь маневрировать среди волн, просто пробивался сквозь них. Расстояние между нами быстро сокращалось, и я уже мог различить, что этот самоубийца одет в джинсовый костюм, разумеется, вымокший насквозь, а на его голове развевается что-то вроде черного платка. На всякий случай я отвернул яхту в сторону, показывая, что вижу «Ямаху» и стараюсь не допустить столкновения, но человек на водном мотоцикле сделал крутой вираж и снова полетел на «Ассоль» — влобовую.
Страшным было не то, что он мог причинить яхте вред — это было исключено. Страшным было то, что на водном мотоцикле сидел безумец, намеревающийся покончить с собой в дикую погоду рядом с Диким островом.
Я снова сменил курс, высунулся наполовину из окна и стал размахивать рукой. Наездник не снизил скорость и, тараня волны, продолжал мчаться на яхту. Я таращил глаза, всматриваясь в то, что снарядом летело на меня, и чувствовал, как начинает неметь спина, а под сердцем образовался какой-то горячий комок, словно я проглотил разогретую на солнце гальку. «Опять этот идиот хочет меня таранить, — подумал я. —Чертовщина какая-то!»
Когда я сделал последнюю отчаянную попытку разойтись с этим оранжевым болидом и расстояние между нами сократилось до пятидесяти метров, я разглядел на голове самоубийцы длинные смоляные волосы, развевающиеся на ветру, тонкие черты бледного лица. У меня уже не было сомнений в том, что навстречу мне по волнам летела девушка. Она подняла одну руку вверх и стала махать мне, показывая, чтобы я остановился. Достаточно было всего секунды, чтобы она потеряла управление, не удержав руль в одной руке. «Ямаха» ударилась о волну, мгновенно развернулась к ней боком и, подлетев вместе с сумасшедшей наездницей вверх, рухнула в воду. Я тотчас дал задний ход, чтобы быстро остановить движение яхты, закрепил штурвал и выскочил на бак. Брюнетку накрыло волной с головой, и на пенной поверхности моря черным цветком распустились ее волосы. «Ямаху>, лежащую на боку, уносило куда-то в сторону, и волны играли ею, как кошка придушенной мышью. Прикрывая рукой лицо от беспощадного дождя, я принялся срывать принайтовленный к борту пробковый круг. Мокрый узел никак не поддавался, и тогда я упал перед кругом на колени и вцепился в веревку зубами.
Я уже не надеялся вытащить ее из воды живой и вообще не надеялся вытащить. Когда я выпрямился с кругом в руке и замахнулся, чтобы кинуть его, то на несколько секунд потерял незнакомку из виду. Волна по левому борту вдруг выплеснула, подкинула вверх что-то темное, и, к своему ужасу, я узнал шапку черных волос. Парик мочалкой кружился в пене, распластывая во все стороны свои тонкие щупальца и собирая их вновь, будто был живым существом и пытался плыть. Я крутил головой в поисках оставшейся части безумной девушки и неожиданно увидел ее по правому борту — она пыталась ухватиться рукой за свисающую снасть.