Законы отцов наших
Шрифт:
— Это не так уж и плохо, Сет. Я не уверена, что Чарли даже его родная мать даст больше семи баллов. И то в хорошем настроении.
— Да, но дело не в Люси. Не только в ней. В нас обоих.
— Из-за вашего сына?
— Это лишь часть проблемы. Но пожалуй, самая большая. Я знаю, что если бы не его смерть, если бы Исаак был жив, мы были бы вместе, и это больше всего сбивает меня с толку. Сделка, или как это лучше назвать, которую я заключил, точнее, заключили мы оба, казалась если не замечательной, то вполне приемлемой. Однако когда умирает ребенок — это самое загадочное, и любовь, я не знаю, наверное, тоже может умереть. Мы пытались, каждый по-разному, справиться
— Что ты имеешь в виду?
— Послушай, Сонни, почему ты ушла от этого… забыл, как его зовут?
— Чарли? Как тебе объяснить? Не сразу. Но до меня дошло, что с детства, а ведь мы начали жить с такой матерью, как Зора, у меня выработалась привычка капитулировать перед жесткими, колючими людьми, позволять им творить все, что угодно, садиться мне на голову, в то время как я пыталась быть рассудительной, взывая к их разуму. Чарли продемонстрировал, что даже моя чаша терпения может быть переполнена. Особенно после того, как мне стало известно о существовании подружки школьных лет по имени Бренди.
— Мне все ясно. Значит, ты подумала, что одной тебе будет легче, и указала ему на дверь. Думаю, именно поэтому и распадается большая часть браков. Люди просыпаются и думают: «Да ведь я заслуживаю гораздо лучшего. Я могу быть более разумным. Более великодушным. Может быть, мне больше повезет и я не буду так мучиться, если дам себе еще один шанс». Иногда они обманывают сами себя, тешат несбыточными надеждами. Но иногда, и даже довольно часто, они бывают правы. Я принадлежу к числу вторых. Я размышляю о том, что между нами было не так. То есть мы с Люси всегда устраивали эту, — он подыскивает подходящее слово, — игру… Дискуссию… Обычно это выглядело комично и помогало разрядиться во время ссоры. Мы спрашивали друг друга: «А что, если бы ты встретил кого-то, кто был бы идеальным, с твоей точки зрения? Кто был бы личностью? Что, если бы ты встретил именно такого человека?»
— Ты все еще должен выговориться, излить свою душу, не так ли, Сет?
— Мне уже лучше.
— Сомневаюсь. Хорошо, и что же дальше?
— Ответы бывали разные. И у нее, и у меня. Иногда, если мы доходили до крайней точки, мы говорили: «Я бы сбежал» или «Я бы завел связь на стороне». В общем, примерно одно и то же в большинстве случаев. Понимаешь, это при том, что существовала оговорка насчет идеального варианта. Иногда мы говорили, что ради этого не стоит рисковать семьей. Однако мы никогда не обманывали друг друга до такой степени, чтобы сказать: «Ты и есть тот человек, тот идеальный человек. Для меня он — это ты…» — Никогда. Ни на минуту.
Я перевариваю сказанное Сетом, сидя на табуретке из темного мореного дуба у крошечного кухонного столика, где мы с Никки почти всегда завтракаем и ужинаем: утром — овсянка, вечером — вермишель. Я больше не верю в эту чушь, в идеального человека. Именно за такого человека я и приняла в свое время Чарли, смуглого, огромного, этакого Дон-Кихота, полного импульсивности, которую я считаю чисто мужским качеством. Я прошла через это. Стоило мне посмотреть на Чарли, и я начинала таять. У меня тут же возникало такое дикое желание, что я чуть было не достигала оргазма. Сплошное мучение. Я не хочу опять переживать такое. Однако когда повествование Сета
— Не нужно, Сет.
— Не нужно что?
— Не начинай. Не усложняй все. Не притворяйся.
— «Не притворяйся»?
— Да, да, ты правильно расслышал. Я произнесла именно это слово. Не обольщайся. Не веди себя так, словно у нас с тобой была самая романтическая любовь со времен Тристана и Изольды, или что самой судьбой нам было предназначено жить вместе и только нелепая случайность разлучила нас. Моя память говорит мне иное.
На лице Сета появляется гримаса, и он отодвигает тарелку в сторону.
— Почему ты так жестока ко мне?
— Почему? Да потому, что ты сидишь тут и хнычешь. И это невыносимо.
— Стало быть, я должен спрашивать у тебя, можно ли мне и дальше жить осточертевшей жизнью и предаваться своим извращенным мелким фантазиям, не так ли? Это не освобождение под залог, и в твоем разрешении я не нуждаюсь.
— Не говори так со мной, черт тебя побери!
— А как же, по-твоему, мне следует разговаривать с тобой? — спрашивает он. — Послушай, ты хочешь от меня честности? Хорошо. Я буду честен. Я был влюблен в тебя до безумия. И никогда не думал, что мы с тобой дошли до самого конца, что наша любовь исчерпала себя, прежде чем вмешалась эта вонючая история. Была бы наша любовь великой? Не знаю. Может быть, мы устроили бы Третью мировую войну. Однако все было бы по-другому, и я жил бы не так, как сейчас, верно? Готов поставить на кон свою жизнь. Знаешь, именно сейчас я не могу не думать об этом.
— Ну и что?
— А то, — отвечает он, — что мою голову сверлит исступленная мысль, как было бы замечательно побыть с тобой, хотя бы чуть-чуть. Посмотреть, что получится. Сколько бы времени ни прошло, я не думаю, что в глубине души люди так уж сильно изменяются. Вот куда я клоню. Но если ты скажешь мне: «Пошел вон!» — я мигом уберусь. Да, мне будет очень плохо, но я пойду на риск. Однако ты дважды начинала этот разговор, и нам придется упомянуть и о тебе. Ты все время ведешь себя так, словно бессильна что-либо изменить, — продолжает Сет, — словно выбор только за мной. А где же твое место, Сонни? Что ты будешь делать, если тебе не удастся разубедить меня?
Мне кажется, что мы опять на стоянке у магазина, хотя я никак, хоть убей, не могу сообразить, как мы попали сюда. На кухне становится так тихо, что я слышу, как гулко бьется мое сердце. Я смотрю на Сета, и, наверное, мои глаза сейчас огромные, как у изумленного ребенка. Я моргаю.
В этот момент меня спасает появление Никки. Она входит в кухню со Спарком, плюшевым щенком, которого держит за единственную, наполовину оторванную лапу. Она трет кулачком глаза и тихонько хнычет. Обычно в это время Никки принимает ванну, однако возбуждение от общения с Сетом отняло у нее слишком много сил, и, вспомнив о предстоящей процедуре, она упрямо мотает головой.
— Книжка и постель, — говорю я.
— Ты читай.
Никки показывает на Сета. Уставшая, она, похоже, забыла его имя и вообще все о нем, кроме того, что крепко подружилась с ним.
Из детской слышны их голоса, которые словно кувыркаются вниз по лестнице. Я перехожу в гостиную и, устроившись в кресле, открываю «Нэшнл», однако мои глаза не видят букв. Говорить и быть услышанным, слушать и понимать. Что нам еще нужно? Моя душа так жаждет этого — почему же я тогда сопротивляюсь? На верху лестницы Сет желает Никки спокойной ночи.