Законы отцов наших

Туроу Скотт

Еще утром было решено, что по пути в Истон Сара поедет по дороге № 843 и отвезет Люси в международный аэропорт Киндл. У бровки, в призрачном, лиловатом свете от висящей на столбе ртутной лампы, Сет поднимает маленький саквояж жены и ставит его в багажник. Перед тем как сесть в машину, Люси позволяет себе объятие. Она поднимается на цыпочки и обнимает его за шею гибкими, сильными руками. Прижавшись к Сету, она быстро целует его в губы, а затем ее щека появляется рядом с его щекой, и Люси шепчет как можно тише, чтобы не услышала их дочь, которая стоит где-то там, в темноте, совсем рядом:

— Приезжай домой.

Он предчувствовал, что она скажет это. Сет не успевает ответить, потому

что Люси отстраняется от него и, сделав пару шагов, садится в машину. В окне мелькает бледная ладонь, на которую падает свет, и через несколько секунд машина исчезает в темноте.

Он стоит у кромки тротуара и смотрит вслед удаляющимся красным огонькам. Затем поворачивается и начинает грузить в «камри» оставшиеся складные стулья Таттлов, которые не поместились в машину Хоби. Подъехав к их бунгало, которое является почти стопроцентной копией дома покойного Бернгарда Вейсмана, Сет стучит в дверь. Через пару минут начинают звякать и лязгать многочисленные замки и запоры, и на пороге появляется мама Хоби, Лоретта, которая сразу заключает его в объятия, наверное, уже в десятый раз за сегодняшний день.

— Как самочувствие, малыш? — спрашивает она.

Подхватив складные стулья, Сет осторожно спускается по лестнице в подвал, где на ночь расположился Хоби.

Все время, пока шел процесс, Хоби обитал здесь, в помещении, стены которого обшиты сосновыми досками. В подвале они провели лучшие дни своего детства и юности. Здесь в возрасте четырнадцати лет Хоби открыл то, что он важно именовал своим «офисом». Они повесили на стене плакаты с голыми красавицами из «Плейбоя», поставили в углах колонки от стереопроигрывателя, обтянутые твидом. У стены напротив стоял аквариум с подсветкой и компрессором, отчего в подвале пахло сыростью.

С другими друзьями Сет обычно ездил на автобусе в центр Дюсейбла, где они смотрели кино, шатались взад-вперед по улицам и всей стаей ныряли в переулок, увидев полицейского, даже если до него был целый квартал, словно они совершили нечто такое, отчего им действительно нужно было опасаться стражей порядка. Хоби редко бывал в этой компании. Он никогда не говорил почему, хотя Сет знал. Там всегда находился кто-то, кто неприязненно косился на него, говорил ему грубости, толкал его, не отвечал на его вопросы. Может быть, это случалось всего один раз за поездку. Всего лишь на секунду. Однако этого было достаточно, чтобы Хоби предпочитал оставаться дома на Университетском бульваре.

Здесь, в этом подвале, он был единственным властителем. Сет до сих пор помнит холодные прикосновения пола, как помнит и узорчатые плитки, которыми был выложен цементный отлив с обеих сторон несущей балки. Он слушал, как Хоби, молодой негр с оригинальной внешностью, излагал свои мысли, которые взвивались ввысь, будто ракеты. Тогда Сет был уверен, что перед ним неординарная личность с ярким будущим. Да, все это было задолго до того, как жизнь накинула на Хоби крепкую узду.

Во время процесса Хоби, у которого был неспокойный сон, предпочитал спать здесь, а не шлепать по дому всю ночь и будить родителей. Он располагался на кушетке с валиками, обтянутыми клетчатой шерстяной тканью. Эта кушетка стояла здесь всегда, с самого основания «офиса». Хоби приходил сюда поздно, часов в одиннадцать или даже в полночь. Они с Сетом частенько встречались вечером, чтобы выпить по бокалу пива или же выкурить по сигарете с марихуаной. Хоби предпочитал последнее. Он никогда не обсуждал дело. Вечера он проводил в квартире Нила, где, по его словам, готовился к очередному слушанию. Правда, Нил утверждал, что большую часть времени Хоби сидел на телефоне, решая вопросы, касавшиеся его адвокатской практики в Вашингтоне.

Спускаясь по лестнице, Сет замечает четыре

коробки, в которых лежат материалы дела — копии полицейских рапортов, вещественные доказательства. Они находятся на двух полках рядом с камином. Хоби полагает, что их лучше хранить здесь, а не в Вашингтоне, на случай ареста Нила, несмотря на то что Хоби считает перспективу повторного процесса маловероятной.

В знак приветствия Хоби высовывает голову из своего обшитого панелями закутка и издает неопределенный звук, нечто вроде урчания. На нем старая рубашка, из-под которой выглядывает безрукавка оливкового цвета. Обе испещрены яркими пятнами акриловой краски. Рубашка, как всегда, топорщится на животе. В руке у Хоби кисточка. Занятие живописью — его любимое времяпрепровождение. Вот уже много лет он отводит душу за мольбертом. Сейчас на мольберте небольшое полотно, этюд в духе Поллока, который он начал во время процесса и никак не может закончить. На той же подставке, где лежат тюбики с красками, стоит портативный телевизор. Сет восхищается произведением искусства друга, но Хоби остается недовольным.

— Иногда я думаю, дружище, и почему только я не занялся этим раньше? А теперь ничего, кроме дешевых комплиментов от профанов, я не заслуживаю. — Он грустно потряхивает головой и бросает взгляд на экран телевизора.

— Профессиональная борьба?

— Величайшее шоу на Земле.

— Хоби, я смотрю, у них ничего не изменилось с тех пор, как мы с тобой отрабатывали двойной зацеп Бадди Роджерса тридцать пять лет назад.

— Вечно, как скала, — отвечает Хоби. — А вот это опера для рабочего класса. Баллада о добре и зле.

Рядом с ним стоит открытая железная банка с жареными орешками. Зачерпнув оттуда целую пригоршню, он сразу отправляет ее в рот. В низкой комнате акустический потолок находится где-то рядом с курчавой головой Хоби. Сет поводит носом, принюхиваясь. Явно доминирующий запах красок все же не полностью вытесняет другие ароматы, присутствующие в подвальной атмосфере.

— Ну да, конечно, я уже под балдой, — говорит Хоби. — А что, это проблема?

Хотя риторический тон вопроса предполагает отрицательный ответ, на деле все обстоит наоборот. В теле Хоби накопилось столько отравы, что его кровь, наверное, давно уже превратилась в концентрированный раствор героина, кокаина, морфия, ЛСД и многих других наркотиков и сама по себе, будучи перелитой в организм здорового человека, подействовала бы как наркотик. Во взгляде Сета Хоби видит молчаливое неодобрение.

— Послушай, парень, — обращается он к нему. — У наркотиков — светлое будущее. Это бурно развивающаяся индустрия. Пока существуют человеческие беды и горести, пока люди подвержены всяким стрессам, а они им будут подвергаться всегда, вряд ли они смогут найти лучшее средство для их снятия. Помни мои слова. Да что слова. Факты говорят сами за себя. Мы же все выросли на наркотиках. В Америке нет человека, который бы не прошел через это. Да разве дело только в героине или марихуане? Ты когда-нибудь присматривался к ребенку, сидящему у экрана телевизора?

— К сожалению, слишком часто.

— Скажи мне, разве он не напоминает зверька, попавшего в капкан?

Сет смеется, но Хоби гнет свою линию:

— Ведь я прав? Я знаю, что прав. Против правды не попрешь, — произносит он, соглашаясь с самим собой. — Это будет свобода двадцать первого века. Люди смогут совершать путешествия внутри своих душ, познавать свое подсознание, знакомиться со своим предрациональным разумом, который существует и главенствует над миром рациональных знаков и символов. Это там, где люди обитают в действительности. Это мир, который не подвластен никаким политическим проходимцам. Люди должны осознать это. Да здравствует свобода, бэби!