Закопай поглубже

Сивинских Александр Васильевич

Допускаю, кому-то возможность заделаться долгоживущим существом покажется заманчивой. Мне - нет. Слишком уж кардинально придется изменить жизненные принципы. А я пусть и аморальный тип, но не настолько же!

Тогда какой выход? Болото, сказал я себе. Главное - со стопроцентной уверенностью знать, что погребенный в трясине труп не захочет выкарабкаться оттуда для мести обидчику. Сложно? Еще бы. Но это уже сложности технические, а не нравственные.

Мысль о том, что убивать придется не какую-то постороннюю тварь, а отличного мужика Рыкова, я старательно гнал. В конце концов, эта сволочь несколько лет манипулировала мною.

Нет сомнений, что низшие кровопийцы, которых я уничтожал с его подачи, были крепостными противников Рыкова в Конклаве. Вера права, холодная война среди упырей-патриархов не прекращается с начала времен. И действуют эти твари помимо прочего человеческими руками.

Я в два больших глотка допил воду и сказал:

–  Хорошо, предложение принимается. Поговорим об оплате.

Вера вскинула на меня синие глаза. На лице ее появилось выражение несправедливо обиженного ребенка.

–  Об оплате?
– тихо сказала она. Тон был такой, что становилось совершенно ясно - мои слова стали для нее неожиданностью. Страшной, горькой неожиданностью.

Я внутренне зааплодировал. Превосходная актриса!

–  Милая Верочка, имейте в виду, профессионалы задаром не работают.

–  И сколько нынче берет профессионал Раскольник?

–  Договоримся. Полагаю, полковничьей вдове обручальное кольцо продавать не придется. Все будет зависеть от сложности операции. Окончательный расчет произведем по факту. Но аванс пожалуйте вперед. Десять тысяч вечнозеленых единиц.

–  Грабеж, - констатировала она.
– Родион, ты, оказывается, и сам кровосос.

–  Работа накладывает определенный отпечаток, - усмехнулся я.

–  Скидки предусмотрены?
– Вера нежно взяла мою кисть в свои руки.

–  А то!
– Я отбросил ногой столик.
– Постоянным клиентам существенные.

Ближе к вечеру, хорошенько отдохнув и подкрепившись, я вновь погрузился в «УАЗ». После того как договор с Верочкой Рыковой был заключен и скреплен многими… гм… печатями (хочется верить, не иудиными), у меня появились кое-какие неотложные дела. Провернуть их следовало до наступления ночи.

Мурка где-то гуляла, и слава богу. Там, куда я направлялся, ее присутствие было крайне нежелательно.

Я вывел машину за ворота, церемонно раскланялся с садоводами на автобусной обстановке, получил от пожилой семейной пары бидончик облепихи, а от близко знакомой разведенки Лилии осуждающий и одновременно пылкий взгляд - и покатил в город.

Час пик еще не наступил, поэтому до школы № 32, старейшей школы Северо-Восточного района города, я добрался за каких-нибудь сорок минут.

Она и впрямь была чрезвычайно стара: кирпичное трехэтажное здание с двускатной крышей, окруженное неухоженным сквером. Слева и справа возвышались уродливые пристройки - спортзал и мастерские трудового обучения. Из-за спортзала виднелась длинная черная труба котельной. Такие храмы знаний строили, должно быть, еще до рождения моих родителей. Впрочем, школа меня интересовала мало. Мне был нужен здешний истопник, а по совместительству ведущий стрелковой секции. Фамилия истопника была Игнатьев. По имени-отчеству он являлся моим полным тезкой.

Загнав машину на хозяйственный двор, я заглушил двигатель и осмотрелся. На двери кочегарки висел замок, зато вход в подвал был открыт. Я направился туда.

Сойдя вниз, прислушался. Слева доносились хлесткие сухие щелчки.

Это в тире стреляли из пневматических винтовок. Игнатьев был, разумеется, там. Я пошагал на звук.

Увидев меня, Родион Кириллович заулыбался, блестя металлическими коронками, и скоренько свернул занятие. Выпроводил стрелков, сгонял меня закрыть подвал изнутри, а когда вернулся, спросил:

–  Ну, чего тебе, тезка?

–  Да ты ведь уже догадываешься, Кирилыч.

Он досадливо поморщился и кивнул. Конечно, он догадывался.

–  Пришла пора платить по векселям?

–  Точно, - сказал я, - пришла.

Уверен, окажись на месте Игнатьева любой другой человек, он постоянно служил бы мишенью для подростковых шуточек и злых розыгрышей. Он как будто нарочно был создан для этого: худенький, низенький горбун с огромными полупрозрачными ушами, вислым сиреневым носом пьяницы й хромающей походкой.

Любой другой человек.

Да только Игнатьев не был человеком - и дети это наверняка чувствовали.

Игнатьев был высшим упырем.

Впрочем, не совсем высшим. И, кажется, не совсем упырем. Когда-то, более полувека назад, молодой комбайнер Родя Игнатьев прикончил матриарха. Героиню Социалистического Труда, депутата Верховного Совета СССР и проч., и проч. Собственного председателя колхоза.

Председательница была падка до молодой мужской плоти в любых проявлениях. Родион изобразил, что снедаем бешеной страстью, заманил кровопийцу на ток и там стрельнул из двустволки самодельными серебряными жаканами ей в грудь. Потом отсек косой голову. Распотрошил. От сердца кусочек съел. И от печени съел. А от яичников не смог, сколько ни пытался. Проблевался Игнатьев, вырвал у председательницы клыки, понаблюдал, как «пар ушел в свисток», и поехал в город на председательском «Виллисе».

Новых сородичей он уже чувствовал нутром.

Суд областного Конклава Ночи не признал его своим. Дело было отнюдь не в нарушении Игнатьевым правил убийства матриарха. Клан, к которому относилась покойная героиня труда, обладал в нашей местности подавляющим большинством голосов. Приговор был закономерен: медленное умерщвление. Очень медленное.

Новоиспеченного вурдалака начали терзать. Высшие упыри живучи, но в конце концов его замучили бы. Однако подоспела кончина товарища Сталина. Последующий расстрел патриарха патриархов, Лаврентия Берия, спровоцировал в вурдалачьей верхушке грандиозную грызню за власть. Механизатор Родя Игнатьев, прикончивший авторитетного матриарха бериевского клана, в одночасье из разменной пешки превратился в фигуру для совсем другой игры. В козырного валета. Он вдруг сделался едва ли не примером для подражания. Его выпустили, обласкали и вмиг забыли. Искалеченного, постаревшего, с удаленными клыками. Ему предстояло долгое, очень долгое существование в шкуре инвалида и доходяги.

Он ушел в подполье. Где и пребывал по сию пору.

–  Родя, - сказал Игнатьев, начав составлять винтовки в ружейный шкаф.
– Я тебе уже говорил, что ты дурачок?

–  Много раз.

–  Почему же ты до сих пор не поумнел?
– Он закрыл дверцу, опечатал и повернулся ко мне.
– Почему, мальчик?

–  А смысл? Ты вот, Кирилыч, умный - аж страх берет. Всю вурдалачью историю за пять тысяч лет знаешь, всю человеческую - за три. Но прибытку тебе от этого ноль. Сидишь тут, как гриб, плесневеешь. Ни славы, ни почета.