Закрой глаза – я тут
Шрифт:
– Белое сухое холодное – напиток богов! Прощай, чучело таракана! – Он потянулся к мусорному ведру и упал, больно ударив поврежденную руку. – Ух! Ё… – Но сил все же хватило кинуть пластик в мусорку. Бутылку белого он допил, уже сидя на полу и придумывая наброски к своему будущему журнальному шедевру. Остался доволен некоторыми удачными оборотами и даже представил себе разворот с классными фотками. Настроение его сильно изменилось. Внезапно он вспомнил, что там, в гостиной, лежат невероятные Кирины наброски для фресок, которые он тоже стал было разглядывать, пока перемещался по полу от гаража
Он решил, что пора добраться до кабинета. Но, еще находясь в гостиной, вдруг услышал ставшую ненавистной мелодию Баха, которая оказалась недолгой, батарейка села окончательно.
– Все! Сдохла! – Дима сел на первую ступеньку, он снова смеялся. Какая-то часть его сознания фиксировала то место, где совсем недавно лежало Адино тело, но мыслями он был на чердаке, перед пыльным зеркалом, в котором качалось отражение висельника. – Зеркало! Проклятое зеркало! – Он вытер пятерней внезапно потекшие слезы. – Надо побриться, все-таки иду к людям.
Виски пульсировали болью. Происходило что-то там, внутри него, он ощущал это темной половиной души. Заставил себя подняться, осилил лестницу, зашел в кабинет. На столе, в мраморной вазочке, он нашел нож для разрезания писем и плотоядно ухмыльнулся. Надо было вернуться в гараж и попрощаться с гранмаман.
Тупое лезвие прорвало старый холст, и от звука разрывающейся ткани спину окатило волной мурашек. Рррраз! И одна кисть отсечена от руки. Два – и на другой порвано запястье.
– Пообрубать, нет, пообрезать вам ваши поганые сучьи ведьмины руки. И ваши поганые глаза. – С чпокающим звуком нож для вскрытия писем вошел сначала в левый, потом в правый глаз старухи. Последнее действие привело его в полный восторг – маленькая аккуратная дырочка под левой грудью.
– Как от пули! – удовлетворенно отметил он, роняя ножичек на пол. – Вот и до тебя, дорогая, очередь дошла. Не хочешь отправиться вслед за внучечкой?
Он с трудом протащил портрет в узкий проем, с удовольствием отмечая, как обдирается рама о каменные косяки, как трещит холст, страдая от его неосторожных резких движений. Сердце бешено билось, Дима боялся открывать дверь, долго слушал тишину за древними досками. Наконец решился, повернул ключ и, приоткрыв дверь совсем немного, втолкнул в щель портрет. Услышал, как ударилась рама о ступени, но не застучала, как недавно летевшее туда тело, а, глухо стукнувшись, остановилась. Он сильно прижал ладони к груди, пытаясь таким образом усмирить совсем разбушевавшийся мотор.
Внизу по-прежнему было тихо. Переждав еще несколько мгновений, Дима снова закрыл дверь на ключ и отправился в спальню, по дороге захватив Кирины наброски. Присел на край кровати, стал их разглядывать, раскладывая перед собой на полу.
– Талант, несомненно, есть. Но и я тоже не без него. – Он потянулся к стулу, на котором оставил листы со своими записями. Перечитал внимательно заметки о показе мод и разрозненные зарисовки о пыльном ностальгическом чердаке. Включил диск, на экране задвигались неземные создания.
– Хренов мачо, съемщик баб. Нет! Это не про меня!
Дима встал и начал ходить по комнате взад-вперед, хватая и швыряя вещи, пиная ногами ножки кровати, стула, комод, на котором стоял телевизор, и продолжая свой монолог.
– Я охотник! Коллекционер! Я не считаю себя ничтожеством, а мне все время приходится доказывать, что я молодец. Эта дура думала, что я просто трахальщик, как же она ошиблась и за ошибку поплатилась. Я охотник за прекрасным. Любая уродина может стать лакомым куском. Тем, о ком говорил Дон Хуан: мне достаточно увидеть ее лодыжку! И мне! Но у нее даже лодыжки не было… Только обещания. Ради них я переламывал себя. Сука! Старая жаба! Однако ловко она применила на мне свои штучки. Могла бы и раньше превратиться в молоденькую. Может, все сложилось бы по-другому.
Он заметил, что стоит в ванной у зеркала и бреется, только когда больно порезался, оттого что сильно тряслись руки.
– Все! Хватит!
Он швырнул бритву на пол и с остатками щетины на лице вышел из ванной, выключил телевизор, взял куртку, его трясло. Прошел в кабинет. Взял ампулу, шприц, резинку.
Подошел к двери, за которой были жаба и портрет, прислушался и вышел в сад, оставив открытой входную дверь.
47
Октябрь. Последний укол
В горах темнеет быстро, и дневная жара так же переходит в вечернюю прохладу. Диме стало совсем плохо, но он смотрел на закат в пастельных тонах голубого и розового, сад весь был пронизан последними лучами солнца, почти параллельными земле. Высвечивались ветки и сплетения растений. Тени, которые ложились от них, и силуэты деревьев напоминали фантастические тропические леса Анри Руссо. Это волнообразное покрывало горы осветилось малиновым закатом.
«Какая красота, Господи!» – думал Дима, медленно направляясь к Адиной могиле. Там он решил сделать последний укол. Он даст ему сил добраться до людей.
Дима шел к дубу. С ним происходили мистические метаморфозы. Он постепенно превращался в прежнего Диму, очень похудевшего, больного, но мозг его начинал работать как раньше. Хвост завязан шелковой резинкой Ады. Глаза становились все живее, курить не хотелось, а желание кольнуться казалось сейчас неудобным, но необходимым шагом. Рука чувствовала себя гораздо лучше, но все еще ныла и из лиловой постепенно становилась желто-зеленой.
Выходя из дома, он накинул на плечи голубой хлопковый пуловер и завязал его рукава на груди. Он нашел его в шкафу Адиной спальни и сразу понял, что это пуловер того типа с фотографии с веревкой на шее. Он разгладил рукава, как бы говоря: за тебя я тоже отплатил. Дима больше не боялся полиции. Он стал самим собой, независимым, отвечающим за свои поступки журналистом.