Закулисная хроника
Шрифт:
— Интриган!.. Невозможный!.. Он всех нас взбаламутит, и самому вам несдобровать…
Вообще провинциальные актеры почему-то недолюбливали Николая Карловича и всегда были вооружены против него.
На другой день является к антрепренеру Милославский и спрашивает:
— Ну что? Подумали?
— Я-то подумал, но вот вся моя труппа с чего-то против вас…
— При чем труппа? Вы хозяин.
— Так-то оно так, но все-таки как-то неловко идти наперекор всем. Согласитесь, что один в поле не воин, одного вас я держать не могу, а все остальные вместе с вами служить не хотят и грозят
— Успокойте их, пожалуйста. скажите, что поперек дороги я им не стану… Я теперь так нуждаюсь, что за пустяки играть останусь. Хлеб отбивать ни у кого не буду… В настоящем своем положении я согласен служить у вас за пятьдесят рублей в месяц. Кажется, такой-то суммы я стою?
— Еще бы, но, право, я не знаю как поступить…
— Не торговаться ли хотите?
— Нет… я посоветуюсь… я должен посоветоваться… решительный ответ получите завтра.
На репетиции N. созвал «совет», которому передал приниженный тон Милославского и его скромные желания пятидесятирублевого жалования.
— Ага! Гордыню-то посбили! — торжествующим тоном заговорили актеры. — Так ему и надо!.. Подрезали таки ему хвост! Превосходно!.. Прежде на сотни зарился, а теперь рублями довольствуется.
Неприязненное актерское чувство к Милославскому ослабло при виде его упадка и унижения, и они согласились принять его в свою компанию. Антрепренер, очень довольный этим обстоятельством, а еще более тем, что приобретает хорошего и дорогого артиста за грошовое вознаграждение, на другой день встречает Николая Карловича с распростертыми объятьями.
— Уговорил! Мне много стоило уговорить эту бунтовавшуюся свору, однако уговорил…
Милославский дебютирует. Успех колоссальный. На второй дебют театр был переполнен, и опять громадный успех. Третий дебют был повторением первых двух вместе. Антрепренер радостно потирал руки и в душе называл своего нового актера «простофилей».
Однако, Николай Карлович не так был прост, как казался с виду. После третьего дебюта он отправляется в ресторан, где обыкновенно сбирались студенты и вся театральная молодежь, как всегда преисполненная энтузиазма и крайне пристрастная. Заводит как будто кстати разговор о театре и, между прочим, говорит, что его служба в Казани только и ограничится тремя прошедшими дебютами.
— Это почему? — изумляются собеседники.
— И рад бы в рай, да грехи не пускают.
— Что такое? Объяснитесь толком.
— Извольте, антрепренер возымел бессовестное намерение эксплоатировать меня. Предлагает остаться у него играть с платою пятидесяти рублей в месяц.
— Что вы? — Не может быть!
— Честное слово!.. Согласитесь, что в наше время приличный лакей имеет больший заработок?!
— Да… это с антрепренерской стороны подлость… мерзость…
Возмутившиеся юноши на другой день громогласно рассуждали об этом по всему городу. Вскоре слух о мнимой эксплоатации актера антрепренером дошел до губернатора, отнесшегося очень сочувственно к Милославскому, на дебютах которого присутствовал, и от игры которого был в восторге. Недолго думая, губернатор призывает к себе антрепренера и беседу с ним начинает прямо нотацией.
— Я много слышал о вас дурного… Меня крайне возмущают ваши наклонности
— Ваше превосходительство, я не знаю повода, который дает вам возможность обвинять и обижать меня совершенно незаслуженно?
— Так поступать с артистами, как поступаете вы с ними, нельзя. Считаю своим долгом предупредить вас, что не потерплю этого. Как вам не стыдно было предложить такому актеру, как г. Милославский, пятьдесят рублей? Я вам советую ангажировать его на лучших условиях, в противном случае вы никогда не увидите меня у себя в театре, а моему примеру последует и вся городская интеллигенция.
Антрепренер, ничего не понимая, прямо от губернатора едет к Милославскому и притворно равнодушным голосом спрашивает его:
— Что ж вы намерены у меня служить или уезжаете?
— Уезжаю.
— Как? — не выдержал антрепренер и отчаянно вскрикнул. — Куда? Зачем? Вздор!
— Думаю путешествовать из города в город. Это будет, пожалуй, выгоднее.
— Ну, чего там выгоднее! Лучше уж я вам жалованье увеличу — рубликов сто положу.
— Мало… Пораскинув мозгами, я пришел к убеждению, что меньше тысячи рублей в месяц взять не могу.
— Как тысячи? — опять вскрикнул антрепренер и от ужаса, как ужаленный, подскочил на месте.
— Да так, что меньше тысячи не возьму.
— Ну, что за глупые шутки! Рубликов полтораста достаточно вполне…
Началась ожесточенная торговля. Антрепренер чуть не со слезами на глазах умолял Милославского сжалиться над его безвыходным положением и в конце кондов покончил с ним на шестистах рублях. Когда был подписан контракт, Николай Карлович внушительно заметил своему импресарио:
— Напредки будь самостоятельнее! Какой же ты антрепренер, если без актерского разрешения не осмеливаешься ангажировать артиста?.. Вот если бы ты со мной толком с самого начала поговорил, не советуясь с своими служащими, то я согласился бы на триста и даже 250 рублей, ну, а теперь пеняй на себя.
— Стыдно, Николай Карлович, так поддевать бедного человека.
— Это для тебя наука, а в особенности наука для тех моих милых товарищей, которые хотели было меня в дураки вырядить и которые, к стыду своему, сами дураками остались.
Изобретательность и ловкость Милославского во всех подобных обстоятельствах была неподражаема. Очень часто его проделки были далеко не похвального свойства, но он умел их облекать в такую остроумную форму, что никто не решался бы обвинять его в предусмотрительности. Очень часто бывало, что сами «жертвы» вместе с ним хохотали над собой и нисколько не претендовали на Николая Карловича, умевшего при случае искусно прикрываться наивностью.
Характерен про него другой анекдот, любопытный прежде всего потому, что в нем фигурирует главным образом нижегородский антрепренер Смольков, всегда осторожный, дальновидный и тоже искусный во всех подобных историях. Является как-то к нему Милославский и просит ссудить его деньгами.
— Нет у меня денег! — быстро, не задумываясь, ответил Федор Константинович. — Откуда они у меня?
— Врете! — перебил его обычную тираду Милославский. — Денег у вас много.
— Кто их считал?
— Это и без счета видно.