Залог мира. Далекий фронт

Собко Вадим Николаевич

Зандер взглянул на неё, подошёл поближе и, внезапно выкинув вперёд правую руку, воскликнул:

— Хайль Гитлер!

Герда даже присела от испуга.

— Господин Зандер! Господь, помилуй меня! — проговорила она.

— Ты состояла в союзе немецких девушек? — не давая ей опомниться, спросил Зандер.

— Да.

— Ты готова служить великой Германии?

— Да.

— Поклянись!

Герда медленно подняла вверх правую руку:

— Клянусь!

— Твоя верность долгу не будет забыта, — торжественно произнёс Зандер. — Когда фрау Линде прикажет тебе,

пойдёшь к капитану Соколову и постараешься поступить к нему в прислуги. Если это не удастся, попробуешь каким-нибудь другим способом попасть к нему в дом и поговорить с его женой. Она должна узнать от тебя, что капитан влюблён в Эдит Гартман. Ты меня поняла?

— Я сделаю это, господин Зандер.

— Ты настоящая немка. Когда придёт время, мы не забудем тебя. Иди.

Герда послушно вышла.

— Чудесная мысль, Зандер! — похвалила Гильда.

— Просто, но верно, — хвастливо ответил он. — Нет на свете женщины, которая осталась бы равнодушной к такому слуху. А там, где припутается хоть немного женской ревности, — там уже не жди дружбы. Если Эдит появится здесь на сцене, можете зачесть мне поражение. Но я всё-таки не думаю… Она тут не останется… Она мне кое-чем обязана. Ведь это я когда-то спас её от концлагеря. — Он обернулся к стойке: — Спокойной ночи, фрау Линде. Нам с Гильдой предстоит ещё небольшой разговор.

— Спокойной ночи, — недовольно произнесла владелица ресторана и не спеша вышла.

Зандер приблизился к Гильде и взял её за руку повыше локтя.

— Ни в коем случае не говорите Эдит о моём приезде, — сказал он. — Когда будет нужно, моё появление станет решающим козырем во всей игре. Знаете, Америка, Голливуд, деньги — против такого соблазна не устоит ни одна актриса. Тут ведь пахнет долларами… — И неожиданно добавил: — Вы сегодня останетесь со мной, Гильда.

Он ждал возражений, но Гильда, вздохнув, заговорила о другом:

— Знаете, Зандер, порой мне становится так страшно!..

— А я вам дам хороший совет, — пытаясь сохранить непринуждённый тон, усмехнулся Зандер. — Всегда держите наготове чемодан. Поняли меня? Спокойным здесь нельзя быть. Но я вас не оставлю…

Он посмотрел в её испуганные глаза и, не говоря больше ни слова, двинулся в отведённую ему хозяйкой заднюю комнату. Гильда покорно пошла за ним.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

На следующий день Чайка, Савченко и Соколов поехали в Берлин на совещание работников комендатур.

Обычно офицеры выезжали из Дорнау утром, успевали до обеда выполнить много дел, которые требовали согласования в Карлсхорсте, а вечером присутствовали на совещании.

Сегодня Ваня вёл машину осторожнее, чем обычно. Ночью выпал снег. С утра пощипывал лёгонький морозец. Казалось, будто и вправду зима уже легла на серые, распланированные квадратиками немецкие леса. Деревья стояли удивительно красивые в своём зимнем уборе. Но постепенно становилось всё теплее, снег начинал темнеть, снова гнилой туман навис над полями, и от зимней красоты, которой в начале путешествия любовался Соколов, не осталось и следа.

Когда они въезжали

в Берлин, улицы столицы были сплошь залеплены снежной грязью. На этот раз Ваня повёл машину через американский сектор, прямо к Потсдамерплацу. Он каждый раз выбирал новый маршрут, желая побольше узнать об этом городе.

А в американском секторе можно было и в самом деле увидеть много необычного. Уже появились на дверях некоторых ресторанов многозначительные предостережения: «Только для американцев!» Уже можно было встретить на улице человека, будто зажатого между двумя листами фанеры, с которых взывали написанные углём слова: «Согласен на любую работу». Инвалиды демонстрировали около входов в большие магазины свои увечья в надежде получить подаяние.

Машина приближалась к Потсдамерплацу — площади, где сходятся границы трёх секторов. Брызги мокрого снега разлетались из-под колёс. Стало ещё теплее, и туман начал рассеиваться.

Лица у прохожих были хмурые, недовольные. В эту сырую погоду каждому хотелось оказаться поскорее дома, в тепле. Вот почему полковник заинтересовался, увидев в заснеженном сквере скопление людей. Время от времени оттуда доносились взрывы смеха.

Полковник тронул Ваню за плечо, и машина остановилась. В первую минуту советские офицеры не могли понять, что происходит на длинной, покрытой грязным снегом дорожке.

Возле одной из скамеек стояла группа американских офицеров. Вокруг них толпились немцы — несколько десятков измождённых, явно изголодавшихся людей. В другом конце дорожки, там, где возвышалась небольшая бетонная тумба, ранее, видимо, служившая подставкой для вазона, стоял щеголеватый капрал с поднятой вверх рукой. На тумбе лежала маленькая пачка американских сигарет.

Капрал что-то крикнул, резко взмахнул рукой, и от группы, собравшейся вокруг скамейки, отделились трое немцев. Это было страшное и возмутительное зрелище. Все трое ползли на четвереньках по мокрому снегу, стараясь обогнать друг друга. На спине у каждого мелом был обозначен номер.

Снова послышался смех, поднялось улюлюканье. Американцы заключали пари, они деловито ставили деньги на бегунов. Для них это был тотализатор. Пачка сигарет служила призом для потерявших всякую надежду на заработок людей. Немцы ползли всё быстрее и быстрее, их неудержимо влекла к себе проклятая пачка сигарет, которую можно будет выменять на хлеб. Посиневшие руки тонули в мокром снегу, искажённые лица застыли от напряжения. Никогда ещё не приходилось советским офицерам видеть такого унижения человеческого достоинства.

Один из ползущих немцев вырвался вперёд. Он первым достиг тумбы, приподнялся над грязным снегом, быстро протянул руку и схватил обёрнутую в целофан пачку. Американцы зааплодировали.

— Сволочи! Что с людьми делают… — срывающимся голосом произнёс Ваня.

— Поехали, — тихо сказал Чайка.

Они долго ехали молча, потрясённые всем виденным.

Соколова в течение всего дня преследовала эта сцена. Его возмущение улеглось только к вечеру, когда он занял своё место в большом зале клуба в Карлсхорсте, и докладчик полностью овладел его вниманием.