Заложники

Поцюс Альгирдас

Придя понемногу в чувство, Довиле взялась за дело: вынула из шкафа простыню, разгладила ее горячим утюгом, разорвала на полосы, завернула в бумагу ком ваты. Накинув плащ и сунув все это за пазуху, поспешила к школьной сторожихе.

Антоновка этой осенью уродилась на славу: под тяжестью плодов низко клонились к земле ветки. Когда Довиле пробиралась по тропинке между яблонями, ей приходилось пригибаться, чтобы не оцарапать лицо. Подойдя к дверям, девушка поглядела по сторонам: вокруг никого не было, и лишь изредка вечернюю тишину прерывало доносящееся из деревни жалобное мычание.

Тетушка

Леокадия осторожно приоткрыла дверь и, впустив учительницу, тут же захлопнула ее. Говорила она мало и притом шепотом. Может быть, именно это подтвердило опасения девушки, что Шарунас ранен очень серьезно. Довиле заметила в тускло освещенном помещении лестницу, которая вела на чердак. Леокадия полезла наверх первая, следом стала карабкаться гостья. Под ногами толстым мягким слоем лежала костра, заглушавшая звуки шагов. На протянутой между двумя балками веревке сушились мешки, здесь же были развешаны старые рваные тулупы, пучки льна. Преодолев эту преграду, Довиле увидела далеко в углу старую рассохшуюся кадушку со сдвинувшимися вниз обручами, которая упиралась в покатую крышу чердака. Рядом возвышалась старинная прялка, на которую была небрежно брошена поношенная крестьянская одежда. В этот темный угол и повела хозяйка девушку. Там лежал раненый Папоротник. Нагнувшись, учительница увидела в слабых отблесках, отбрасываемых пламенем свечи, бледное небритое лицо Шарунаса. Его полуприкрытые глаза смотрели на женщин равнодушно и отрешенно. Безысходность — вот что почувствовала сразу Довиле в его угасающем взгляде.

— Ну вот и кончена борьба, — произнес Папоротник чужим, слабым голосом.

— Тебе больно? — прошептала Довиле, опускаясь рядом на колени.

Шарунас слабо пошевелился, пытаясь повернуть голову в ее сторону, но лишь застонал и снова застыл в прежнем положении.

— Жжет, сил нет… — процедил он сквозь зубы.

— Ты поправишься! Мы выходим тебя!

— Нет! — покачал головой раненый. — Я не поправлюсь. Жаль, что пуля не попала в сердце. Двух сантиметров всего не хватило. Тогда бы все решилось само собой… Альвидасу повезло больше — не промахнулись. И остальным нашим тоже подфартило. Только я один…

— Боже, боже! — беззвучно прошептала Довиле. Она пощупала лоб раненого. Если бы могла, она без колебаний согласилась бы сейчас принять на себя боль и муки дорогого человека, облегчить его страдания.

Шарунас замолчал, будто наслаждаясь ласковым прикосновением ее руки.

— Я только об одном думаю — скорей бы умереть, — заговорил наконец он. — Не хочу никому быть в тягость.

— Не говори так! Ты будешь жить! — прошептала Довиле.

Губы Шарунаса скривились в болезненной гримасе:

— А как мне жить?

Довиле хотела сразу же ответить ему, но осеклась: в самом деле, что тут ответишь? Она растерянно вглядывалась в искаженные болью родные черты.

— Вот ты поправишься, и мы с тобой уедем куда-нибудь, в глушь Литвы, где нас никто не знает, — неуверенно сказала она наконец.

Раненый тяжело вздохнул:

— Ты сама хотя бы веришь в то, что это возможно?

— Вполне допускаю. Есть масса способов раздобыть фальшивые документы!

— Нет! — решительно оборвал ее Шарунас. — Мой жизненный путь окончен. Жаль, конечно, что все произошло так быстро.

— Ты

будешь жить! Будешь! — с жаром стала убеждать его Довиле.

— Любимая, я сам этого не хочу! Не хочу жить! Ведь я и в лес пошел, потому что надеялся… Зачем тогда кровь, наши жизни? Все напрасно! Осталась еще одна пуля, последняя…

Девушка, не выдержав, уткнулась лицом в его грудь и разрыдалась.

Шарунас легонько поглаживал ее по волосам, но потом сердито прикрикнул:

— Успокойся! Давай будем твердыми до конца! Нужно уметь умирать!

— Не говори так, прошу тебя! — взмолилась Довиле. — Не теряй надежды, родной мой, не думай о смерти!

Глаза юноши лихорадочно блестели. Он молча смотрел на подругу, что-то обдумывая. После долгой паузы все же решился:

— Я бы хотел умереть вместе с тобой. Может, там, на том свете, мы были бы счастливы, как ты думаешь?

Довиле поежилась, сочувственно улыбнулась.

— Веришь, что такое возможно? — спокойно спросила она.

— Во что-то ведь надо верить.

Скрипнули ступеньки, и на чердаке появилась тетушка Леокадия с тазом теплой воды в руках.

— Давай вместе перевяжем рану, детка, — попросила она.

У Шарунаса было прострелено левое плечо. На спине, под лопаткой, кровоточила широкая рана.

X

Как только закончился педсовет, Довиле невольно подошла к окну и посмотрела туда, где жила школьная сторожиха. Сквозь верхушки яблонь виднелась серая крыша избы. Вдруг она заметила возле кладбищенской ограды грузовик. Один солдат сидел на ступеньке открытой кабины, а другой стоял напротив. Над их головами вился сизый дымок — солдаты курили. Учительница скользнула взглядом поверх ограды и увидела на вершине кладбищенского холма еще нескольких солдат, которые разгуливали возле часовни. Страшные предчувствия охватили девушку, и она поспешно покинула учительскую. Заглянула в один класс, потом в другой, поискала во дворе и даже в сарае — Леокадии нигде не было. Довиле поднялась к себе. Из-за занавески она продолжала наблюдать за кладбищем. Солдаты по-прежнему слонялись возле часовни. Двое из них крались вдоль каменной ограды к дому тетушки Леокадии.

Неожиданно на лестнице раздался топот тяжелых башмаков. Учительница подскочила к столу, села на стул и открыла первую попавшуюся книгу.

Кто-то сильно забарабанил в дверь и тут же распахнул ее. В комнату с автоматом наперевес вошел Пятрас Жичкус. Буркнув приветствие, он внимательно оглядел все углы, распахнул платяной шкаф, заглянул в крошечную кухоньку и лишь тогда перевел дух, забросил за плечо автомат.

— Кто тебя так напугал, Пятрас? — набравшись храбрости, спросила Довиле.

— Жизнь научила осторожности, — ответил тот и сел возле стола напротив учительницы.

— Чего теперь-то бояться? Говорят, Бородача со всем его отрядом вы уже уничтожили, — сказала Довиле и с вызовом посмотрела на бывшего одноклассника.

— Наголову разбили! Всех уложили, за исключением одного! — хвастливо подтвердил милиционер. Он был слегка навеселе.

— Ты что же, думаешь, тот, последний, у меня прячется?

— Всякое может быть. Ведь это твой добрый знакомый. Ему одному удалось прорваться.