Замечательные чудаки и оригиналы
Шрифт:
В тридцатых годах вся Москва знавала одного очень богатого помещика, делавшего с раннего утра визиты своим знакомым. Он не жил никогда в деревне, а вечно проживал в Москве или в своей подмосковной, близ Сокольников. Придворное звание его не позволяло ему покинуть столицу: ещё юношей, благодаря своему родовому положению, он был пожалован в камер-юнкеры и с этим званием прослужил чуть ли не до семидесяти лет. В обществе он был известен под именем «камер-юнкера Рококо».
Кличку эту он заслужил вот по какому случаю. Средств у него было много, даже слишком. Один дом его занимал почти целую площадь - с садом, огородом, прудами и т. д., пристроек в его доме было множество. На дворе было так много разных домиков, павильонов, хижинок, что все это казалось чуть ли не целым уездным городком. Про его дом в Москве ходило немало рассказов, уверяли даже, что там находило себе убежище немало темного люда. Самый же дом, в котором жил «камер-юнкер Рококо», состоял из двух длинных этажей. Один огромный
Горчаков Александр Михайлович (1798-1883)
Но все это в барских апартаментах было расставлено, развешано, размещено с таким безвкусием и в таком беспорядке, что с первого взгляда казалось, будто все эти драгоценные вещи свезены сюда на продажу, как в лавку, и только дожидаются покупателей, чтобы быть вынесенными для приведения их в более стройный порядок. Когда посетители спрашивали хозяина об этом хаотическом беспорядке, о дорогой китайской бронзе, смешанной с простыми глиняными деревенскими кубарями, с чугунами или ухватами, о прекрасных старых картинах вместе с разными мазилками крепостных Рафаэлей, хозяин равнодушно слушал подобные замечания и, казалось, его они даже радовали. «Камер-юнкер Рококо» был страшно упрям. «Знаю, очень хорошо знаю, но я, знаете, люблю, чтобы у меня все было «рококо», - отвечал он, видимо, сам не разумея этого слова. И пошел с тех пор гулять наш камер-юнкер под этим именем - «Рококо».
Этот оригинал жил не для себя, а для своих многочисленных знакомых, веселился не сам, а веселил своих знакомых. Все его увеселения носили отпечаток неподражаемой оригинальности, он тешил себя и других дорогими игрушками. Он только и мечтал о том, что бы ему изобрести для вечера или для обеда. Как и гоголевский Петух, он призывал к себе по утрам своего старика-повара Яшку и дворецкого Прошку, грабивших своего барина без милосердия. Особенно обеды и завтраки стоили ему много дум и забот. Задумав раз угостить своих гостей в посту по-монастырски, он закатил обед более чем в сто блюд. В меню входили папошники, пироги долгие, косые и круглые из щучьей телесы, пирожки маленькие с телом рыбы, пряжья, кашка молочная с пшеном сорочинским, присол из живых щук, щука-колодка, огнива белужья в ухе, звено лосося, звено семги, полголовы осетра и белуги просольной, лещи паровые, стерляди и т. д. Но особенно отличился он за десертом, где цукатные пироги, кремы, марципаны, желе и другие сладкие яства подавались на досках - на обыкновенных блюдах поместиться последние не могли.
При русских обедах прислуга из простых лакеев превращалась в прислугу, бывшую в княжеской и боярской среде, т. е. в стряпчих, стольников, кравчих, чашников и т. д.; последних он наряжал в археологические одежды. В другой раз придумал он угостить своих гостей лебедями. Чтобы достать эту птицу, он командировал в подмосковное село Ц[арицы]но своего дворецкого, где тот и купил декоративную птицу у немца-управляющего за баснословные деньги.
И вот такие птицы с раззолоченными носами и растопыренными крыльями подаются целиком на стол. Начинка их была самая мудреная - с шафраном, лимонами, имбирем и разными пахучими травами. Для обедов в древнем вкусе он закупал по дорогой цене павлинов, журавлей, рысей, лосей, но на такие обеды гости стали ездить редко, их крепкие желудки не могли выдерживать, и наш амфитрион с сожалением говорил, что у людей измельчали желудки. Рассердившись за такое невнимание к «чревобесию предков», он сделался французским гастрономом, переманил к себе лучшего повара из Английского клуба и задумал соперничать с Рахманиным, известнейшим гастрономом, тратившим на свои немногочисленные угощения шальные деньги.
После этого его кухня преобразилась на рахманинский лад: в ней появились большие пальмовые и мраморные столы, полки красного дерева, бронзовые карсельские лампы и дорогая мебель, на которую он сажал своих гостей, приготовляя сам некоторые блюда. Не раз он давал лукулловские обеды на своей кухне. Но главное, что любил наш «камер-юнкер Рококо», так это неожиданные сюрпризы: на них он был помешан. То он приглашал гостей собирать в его саду белые грибы, которые за два дня скупал возами по всей Москве и заставлял их натыкать в одном месте своего сада, чтобы гостям далеко не ходить. То он раздавал билеты на уженье в его прудах рыбы - около его пруда стояли беседки-плоты и в этих местах втыкались удочки. Каждая дама вынимала билет, как в лотерее, на счастье, что кому Бог пошлет, и в самом деле счастье было удивительное для рыболовов: то выуживали из тинистого пруда стерлядь, уже давно уснувшую, то огромного осетра, то налима или другую какую-нибудь замечательную рыбу. Однажды, как уверяли, кто-то
Искание персиков, абрикосов, апельсинов на деревьях тоже не было редкостью. Как только сходил снег весною, то гости уже приглашались для искания в саду клубники и земляники. Сюрпризы в его доме не переводились. Он устроил у себя в зале особенный пол, который опускался вниз в подвальный этаж по данному знаку и оттуда поднимались кушанья. Вместе с тем он придумал и особого рода свечи, о составе которых у него долго хлопотал какой-то выписанный немец-пиротехник. В тот вечер, когда новоустроенный пол должен был действовать, приглашены были гости. Сюрприз вышел действительно неожиданный. Во время мазурки, когда растанцевавшиеся дамы и кавалеры отчаянно притоптывали, при общем крике вдруг пол опустился в кухню. Этого и сам хозяин не предвидел, хотя и приказал, чтобы по первому стуку в пол последний опускался и поднимался.
Но история с опускным полом ещё не окончилась. После невольного опускания, на нем был сервирован стол. «Теперь скорее свечей, свечей!» - кричал хозяин. Свечи были принесены, гости сели ужинать. Кушанья мигом подымались из кухни и разносились, потом исчезали и заменялись новыми. «Хорошо, хорошо!» - говорил хозяин, посматривая на часы, как будто ожидая какого-то сюрприза. Ужин уже подходил к концу; вдруг свечи, казавшиеся восковыми, стали постепенно меркнуть и из фитилей полетели бриллиантовые фонтаны огней, римских звезд, фальшфейеры, и вся зала наполнилась удушающим запахом пороха. Дамы ахали и визжали, отряхивая с своих плеч искры огня. «Неправда ли, вы не ожидали такого сюрприза?» - спрашивал всех гостеприимный хозяин. Сюрпризы на балах камер-юнкера «Рококо» редко проходили без приключений: то у кого-нибудь нос был обожжен, у кого платье испорчено, у кого ноги чуть-чуть не были переломаны.
«Камер-юнкер Рококо» умер тоже сюрпризом. Его повар Яшка накормил его с пьяных глаз какими-то вредными грибами, известными в простонародье под именем «самоплясов», не догадавшись порядочно рассмотреть их. Говорят, что гастроном-чудак ранее, чем расстаться с этим светом, принужден был, несмотря на свой возраст, неистово отплясывать «dans macabre» [74] под действием этих грибов.
В Москве, в начале текущего столетия, отличался большим чудачеством помещик Позняков [75] : он почти ежедневно давал спектакли, маскарады и балы, вся Москва так и рвалась и называлась к нему на приглашения. Особенно парадны выходили его маскарады, на которых он сам важно расхаживал наряженным в какой-то восточный костюм.
74
«Пляска смерти» (фр.).
75
Позняков Петр Адрианович (1753-1814), генерал-майор, владелец театра.
Грибоедов о нем сказал в своей комедии: «на лбу написано - театр и маскарад». Не забыл он и его бородача, который во время бала в тени померанцевых деревьев щелкал соловьем: «певец зимой погоды летней».
К этому московскому хлебосолу и увеселителю добровольно прикомандировал себя некто г. Лунин - он был при нем вроде гофмаршала, хозяйничал при дворе его, приглашал на праздники и проч. В Москву, как рассказывает кн. Вяземский, ожидали турецкого или персидского посла. Разумеется, Позняков не мог пропустить эту верную оказию и занялся приготовлениями к великолепному празднику в честь именитого восточного гостя. К сожалению, смерть застала его в приготовлениях к этой тысяче и одной ночи. Посол приезжает в Москву и Лунин к нему является. Он докладывает о предполагаемом празднике и о том, что Позняков извиняется перед ним: за приключившеюся смертью его, праздник состояться не может.
В числе чудаков, живших в Москве в грибоедовское время, был известен ещё один, выведенный им в его комедии под именем «Максим Петрович». Это был приятель гр. Ростопчина, некто Новосильцев [76] , бывший «в случае» при Екатерине. По связям и богатству он имел сильное влияние, по способности принижаться - не знал соперников. В царствование императора Александра I Новосильцев жил замкнутый в своем роскошном таинственном нелюдимом доме, никого не принимал и сам никуда не ездил. Впрочем, иногда в орденах он садился на крыльце своего дома и пугал прохожих, бросая в них хлопушками. Иногда он выезжал прогуливаться на великолепном коне, покрытом вышитым золотом чепраком, тогда как вся сбруя была составлена из богатых золотых и серебряных отличного чекана цепочек. Во время таких пышных своих уличных поездок в сопровождении богато одетой свиты, он курил трубку. Последнее обстоятельство особенно всех поражало и заставляло всех снимать перед ним шапки, недоумевая, как величать этого стамбульского пашу.
76
Новосильцев Дмитрий Александрович (1759-1836), отставной бригадир, тесть писателя М. Н. Загоскина.