Замена
Шрифт:
Мальчика, включившего мобильный телефон, бьют в ухо — тяжелой перчаткой в броне Белой группы. Его лицо в крови, и я не могу узнать, кто это.
Майя умирает. У нее в сгибе локтя система капельницы, на висках — присоски электродов. В ослепительном свете лампы серебрится ниточка слюны из ее рта. «Семпай», — читаю я по губам.
Кенске смотрит немного ниже объектива камеры наблюдения, а за его затылком — ствол. Айда улыбается: для него все почти закончилось.
Мисато Кацураги стоит у входа, а за ее плечом…
—
Я видела ее глаза, лампы над головой, серый бетонный потолок, видела вскрики детей — малиновые, острые вспышки.
— Встаньте со стола, руки так, чтобы я их видел, — сказал Велкснис.
— Да неужели?
Аска даже не пошевелилась. Она улыбалась, глядя только на меня.
— Я сказал…
— Я слышала. Это вы слишком много на себя берете. Сначала массовые убийства, теперь помехи работе агента «А».
— Последний раз предупреждаю…
— Велкснис.
Аска вздохнула и начала поднимать руки. Я увидела, как она подцепила что-то длинное из выреза пиджака. Увидела, как кисть умело разворачивает это что-то — почти ломаясь в суставе.
— Умрите, пожалуйста, — сказала Аска и выстрелила из-под руки — назад.
Грохот ударил по ушам, по глазам, я захлебнулась визгом детей, а потом хлестнула волна жара.
Крик длился, длился, а я слышала запахи — сладкий запах горелой плоти и кислый — термохимического оружия. Аска переломила ствол и вынула маленькую толстую гильзу.
— Тысяча восемьсот градусов кармы, — сказала она, загоняя в ствол новый патрон. — Наверное, заслушал отчет саперов об особенностях настройки детонаторов и решил… Да заткнитесь вы!
В классе стало тихо. Кто-то всхлипывал, кто-то откашливался. Что-то скворчало.
— У нас совсем-совсем нет времени, Рей. Бегом назад. Придется сокращать басню.
Я не знала, как поступить, а потому просто нырнула, чтобы только не слышать смрада.
Я бежала.
— Как было бы просто — взять и устроить тебе дуэль с Каору. Чтобы он взял Синдзи за ухо, а ты белому мудаку накидала. Но ты же ничего не поймешь.
— Что я должна понять?
— Вот опять.
Она повозилась и встала, сложила козырьком ладонь. Пляж был серым, море — красным, и ветер забыл про этот край: вода стояла как масло, по которому у горизонта хлопнули огромной ладонью. Далеко от берега виднелась скала.
— Ты ныряешь из безумия в безумие с таким лицом, что мне хочется тебя удавить. Ты привыкла всех жалеть, любить, да просто помалкивать, но только чтобы самой оставаться в стороне. Атараксия. Апатия. Чувствуешь, как хочется зевать от этого звука «а» в начале? Ладно, плевать. Пусть будет, что будет.
Я сидела, обхватив колени руками. Ленгли собиралась с мыслями и хмурилась.
«Что не так? Что ее не устраивает?»
— Ты там начинала детям что-то объяснять, да? Ангел — это подарок всем ревизионистам квантовых теорий. Три секунды наблюдений за ними стоят десятка
Она подобрала гальку и швырнула ее в море. Я следила за шлепками камня: три, пять, семь… Наверное, он мог допрыгать до горизонта.
— Фрактал Ангела, Ангелово подобие, число Покотова, которое, если разобраться, тоже — «число Ангела»… — Аска слепо поводила рукой по пляжу, ища новый камень. — Ну почему ты филолог? А?
Я пожала плечами. Вопрос был глуп, и это тоже по-своему удивляло.
Аска сожалела, злилась, ерничала. Аска собирала камни.
— Чета Икари — гении. Были, — заявила она и швырнула добычу прокисшему морю. — Пока другие ученые разбежались по своим уютным окопам, они собрали данные и интуитивно поняли, что Ангел несовершенен. Ему не хватает чего-то. Все его процессы, даже уязвимость для раскаленного карбида молибдена… Кстати, знаешь, как открыли это оружие? Нет? Расскажу, потом… Все его процессы описываются как космогонические — в самом широком смысле.
— Но… Космогония — это создание вселенной.
— Да, спасибо, что напомнила. Именно это я имею в виду.
Ленгли нашла еще один камень, взвесила в ладони. На меня она не смотрела.
— Икари первые поняли, что Ангелов должно быть двое.
Двое. Я легла на гальку, разбросала руки. В небе сплошные облака никуда не торопились — они будто застыли навсегда: где-то провиснув сталактитами, где-то завернувшись в тяжелые воронки. Небо было сделано из старого свинца, который не раз красили, обдирали грубой щеткой, снова красили…
— Он сказал Синдзи: «Я сохранил память о Юй. Ее дело».
— Очень, кстати, неосторожно, — отозвалась Аска. — А ты как-то спокойно реагируешь.
— На что?
— На то, что вас свели. Как племенной… М-м. Как племенных божков.
Свет здесь не звучал, вдруг поняла я. В лицее — звучал всегда, в памяти любого лицеиста — да, а здесь — нет. Я вспоминала, как Синдзи неловко заталкивал в сумку свой планшет: «Выздоравливайте, Аянами-сан». Как он стоял, глядя из-под мокрых волос на меня: «Я всего лишь болен, но даже этого, оказывается, мало». Как он прошептал, что не убежит, как он слушал мое прошлое, как смотрел на дыру в своей груди…
— Это имеет значение?
Аска подумала, покачала еще один камень в руке.
— И то верно.
Я смотрела на море — не то море, неправильное, и думала о нашем с Синдзи мире.
«Интересно, какой там берег».
— Мы останемся людьми?
— Да ты смешная, — угрюмо сказала Аска. — Ты просишь меня оценить процессы, которые настолько выходят даже за рамки «стохастических», что я тебе передать не могу.
Я скосила глаза: она сидела, скрестив ноги, и смотрела на меня. Заметив взгляд, Аска вздохнула: