Замена
Шрифт:
Я видела подростка — и женщину в песочной двойке, которая чуть не столкнула меня с лестницы.
— Привет, — сказала Аска. — Будем знакомы. Я — гений.
— Гений?
— Ага. Куда интереснее, правда, кто такая ты.
19: За невинно убиенных
Дождь барабанил по металлу, вымазывая все внизу фиолетовой рябью. Я сидела, свесив ноги с края крыши, мне было холодно. В парке, ломая кусты, приземлялись новые VTOL’ы — их грохот вносил оранжевые ноты, целые столбы яркого оранжевого пламени. Красные
И только мертвые тела не светились. Не звучали. Не дышали. Их — еще живых людей — поставили так: короткими линиями, и они так упали, с колен прямо в грязь — не дыша, не крича, не звуча.
Просто короткие ряды — «не», «не», «не».
Кровь ушла в грязь и брусчатку — кровь из аккуратных отверстий в затылках.
— Почему? — переспросила Аска. — Все упирается в переусложнение процедуры. А в конечном счете — в деньги.
— В деньги?
— В деньги. Ты даже не понимаешь, что это, Аянами. Все детство в больнице, а потом — виртуальные магазины, «Лавка» эта ваша коммунистическая… Ты знаешь, что твой лицевой счет не имел лимитов?
Я не понимала ничего. Я видела тела тех, кто вчера — или позавчера все-таки? — входил в учительскую, смеялся, сплетничал, а потом шел в класс. Я видела живых — а потом мертвых.
И никаких денег.
— В Лиссабоне все прошло не слишком экономно, — сказала Аска. — Одна пуля и несколько часов эффективной работы боевика куда дешевле, чем цифровое прикрытие, смена гражданства, новое место работы, новый соцпакет… Новое — значит, дорогое, а пуля стара и стоит мелочь.
Я оглянулась. Она стояла, опершись на вентиляционную трубу, и ее футболка мокла, брюки тоже мокли, но лицо оставалось сухим.
— Ликвидировать структурное подразделение в прямом смысле, — тяжело усмехнулась Ленгли. — Это, кажется, называется ирония.
— Почему?
— Почему «ирония»?.. А, поняла. Лицеи больше не нужны.
— Почему?
— Господи, ты как ребенок, Аянами! «Почему» да «почему». Я не знаю. В «Соул» нашли способ обнаруживать Ангелов иначе.
— Как?
— Не знаю.
— Ты лжешь.
— Да. Но это не имеет значения.
Я снова посмотрела вниз — на ряд безликих тел. Безликие мертвые, безликие живые. В кабинетах лицея еще много детей. В магазинах еще много пуль.
Каждая вспышка цвета, каждый удар звука, каждая капля крови — моя и только моя.
«Не так, Рей, привыкай: твоя и Синдзи».
Я потрогала крышу: холодная.
Это была память Аски. Это она стояла на крыше под ледяным дождем и смотрела на казнь учителей. На самом деле мы сейчас в подвале, подо мной термохимическая бомба, надо мной — застывшие глаза Ленгли, а я слушаю ее историю…
Только на самом деле больше нет никакого «на самом деле».
— Ваше первое слияние заметила только Акаги, — сказала Аска.
Было море теней, была дрожь кожи, на которую давила музыка. Была одна пятидесятая секунды, принадлежавшая только мне и Синдзи.
— Второе слияние увидела я, — сказала Аска.
Был кабинет, было откровение, которое
И на самом деле это было четвертое слияние — после неучтенных у двери моего дома и позже — в классе, на том самом уроке, но считала Ленгли, это был ее счет, и я молчала.
— Не все камеры слежения позволяют записать такое, представляешь? Но в ванной Синдзи… — она покачала головой. — Нужно быть клиническим дебилом, чтобы не заметить, как вы уходите из этого мира.
Аска рассмеялась и продолжила:
— Ты бы видела лицо Ибуки, когда она начала делать тебе непрямой массаж сердца, а он вдруг стал прямым.
— Мне было больно.
— Ну еще бы. Вы же уже почти уходили, стали невещественными, а вас вытащили.
— Куда?
— Куда уходили? Хороший вопрос. Как у тебя с квантовой физикой? И, в частности, с флуктуациями вакуума?
Я молчала. Аска сидела в своем кресле, экраны вокруг гасли и зажигались, и она казалась пилотом огромной машины, пилотом космического корабля. Впрочем, отчасти так оно и было. Она ждет ответа, поняла я и покачала головой.
— Хорошо. То есть, отвратительно. Пойдем.
— Куда?
Аска встала и принялась натягивать вместо шлепанцев кроссовки. Она подпрыгивала на одной ноге — худенькой, как спичка, и единственное, что я ощущала, был страх.
А вдруг спичка переломится?
— Вместо теории я расскажу тебе историю.
Я открыла дверь, и грянул свет.
За окном мерцали огни башенного крана, и был еще какой-то странный звук — скрипучий, недолгий, не часто повторяющийся: «Тр-рос… рж-жа…» — потом тишина и снова: «Тр-рос… рж-жа…»
— В предместьях обнаружили еще одну девочку с ошибками в томограмме, — сказала женщина.
— Хорошо.
Мужчине хотелось спать.
— Ты съездишь посмотреть?
— Уже съездил.
Женщина завозилась в постели, садясь повыше. Тень решетки задвигалась по одеялу: за окном висел яркий серп.
— Почему ты ничего мне рассказал?
— Нет нужды.
— Интересно, — сказала женщина. — Почему это? Может, ты и документы сам оформил, чтобы я ее забрала без проблем?
— Нет, — мужчина зевнул. — Давай завтра поговорим о работе, хорошо? Ты только приехала, устала…
— Завтра я обещала Синдзи, что мы пойдем в парк.
— Вот после и поговорим.
— У тебя какие-то планы на эту девочку?
«Тр-рос… рж-жа…» Ответа не было.
Женщина приподнялась на локте: ее муж уже спал, отвернувшись к столику. На столике мерцал огонек наручных часов. «У тебя какие-то планы, — подумала женщина. — И у меня планы. И у Синдзи тоже планы». Женщина зажгла ночник. Лампочка раскалилась вполсилы, замигала: даже в два часа с электричеством было плохо.
Трясущимися руками женщина надела очки и взяла с тумбочки пачку бумаги, устроила листы на коленях. Она читала, осторожно снимая распечатку за распечаткой. Иногда пыталась сделать пометку, но так и не смогла. Так женщина и уснула — под скрип крановых тросов, с лунной тенью от решетки поверх одеяла.