Замена
Шрифт:
– Фройляйн, – каркнули на нее. – Ваш ученицкий Ausweis, bitte [2] .
Она вздрогнула: чужак так увлек ее, что Стеф не заметила приближения громадины в боевом комбинезоне.
– Bitte, Herr Offizier [3] , – пролепетала девочка, протягивая ему карту. «Стабилизатор» достал сканнер и провел по штрих-коду. Стеф смотрела, как красный узор мечется по полоскам, и сердце ее колотилось: вдруг показалось, что пропуск испорчен, что сейчас из-за налипшей грязи бундесверовец
2
Пропуск, пожалуйста (нем.)
3
Пожалуйста, господин офицер (нем.)
– Проходи, – сказал солдат, выключая сканнер. – Ты опоздала.
«Ты опоздала», – удивилась Стеф про себя. – Он говорил прямо как учитель, один в один».
– Извините, – сказала она вслух, но «стабилизатор» уже отошел от нее. Стеф зацепилась за мимолетный взгляд чужака, споткнулась и почти побежала к дверям школы. Взгляды закованных в броню солдат жгли ее всю. Она оглянулась: панцерштюрмер и чужак в сером все так же беседовали, все так же алел румянец на желтых щеках.
«Как же он выглядит – чужак?» – задумалась Стефани, открывая дверь. Серый костюм она помнила, шепчущий голос – тоже. И все. Внимательная девочка Стеф была сердита на себя.
– И что ты обо всем этом думаешь?
Стефани прикусила губу и прищурилась: ей нравилось, как выглядит мама, когда так делает.
– Не знаю. Гросс-талон – это очень здорово.
– Согласятся почти все, вот увидишь, – сказал Карл. Он тяжело дышал, но дверь на чердак открыл с первого раза. Послышалась возня, клекот и присвист: на школьном чердаке поселились канюки – огромные, очень вежливые и умные. «Почти как пан директор Ежелевский», – шутил Карл.
– Малуша-Малуша! – позвала Стеф. – А-ца-ца!
– Нет ее, улетела. Вон, муж какой недовольный сидит.
Девочка присмотрелась: в дальнем конце чердака около гнезда хохлился Воццек, пряча клюв в густых перьях. Оранжевый свет затекал в слуховое окно, обливая канюка бронзой. Стефани и Карла он знал, и даже позволял издалека смотреть на выводок. «Слишком он умный, – шептал парень, – И неправильный. Одно слово – Хроноблема». Ничто не мешало солнцу проникать в окно: здания в западном направлении сходили на нет, спускались на этаж-два-три ниже, а потом и вовсе рассыпались прахом у края земель, принадлежащих Точке Ноль.
– Падай, – буркнул Карл.
Они уселись на «своем» матраце с расплывшимся инвентарным номером. Стеф поерзала, чтобы видеть Воццека. Карл рассматривал окурок.
– Дорогая. Могла бы продать.
– Могла.
– А что не продала?
– Еще найду.
– А, ну да. А желудок ты свой уже сегодня кушать начнешь.
Стеф
– Карл, ну почему ты скотина?
– Потому что выродили такого, – улыбнулся он и поджег сигарету. – Спасибо, Стеф.
Карл был умный, помешанный на учебе и пухлый. Его часто били на улице, надеясь узнать, где он берет столько талонов на еду. Его крикам о неправильном обмене веществ не верили – били до кровавых соплей. Однажды Карл пропустил полгода после побоев, но очень быстро догнал программу. С тех пор его часто «крыло»: в запале своих странных приступов он забирался на парту и начинал речи.
«Я живу на кладбище, – любил повторять он. – Мы все живем на кладбище». После этих слов обычно шли цитаты из Шпенглера и Бодрийяра. Однажды в класс зашел Ежелевский. «Эх, был бы Карлов университет еще…» – вздохнул пан директор, не стесняясь учеников, и вышел. Замечания за лазанье по парте Карл так и не получил.
– Карл?
– Умгу.
– Ты сказал, что согласятся почти все. Ты… Не согласишься?
– Не-а.
– Почему?
– Мне впадлу, Стеф.
Воццек повернул голову в окно и хрипло закричал. Город не ответил ему.
– Думаешь, это какой-то заговор?
– Да плевать мне. Не хочу я обследоваться – и все.
В городе взвыл сигнал панцер-мобиля, чуть тише взвыла турбина. Канюк настороженно всмотрелся в небо и снова спрятал голову под крыло. Его дети попискивали и возились, над гнездом порхала невесомая пыль.
– Раньше здесь было шумно, Стеф, – сказал Карл, и девочка с испугом всмотрелась в его лицо: «нет, не приступ».
Карл замолчал, роняя клубки дыма из носа. Он смотрел перед собой, курил, и брови подрагивали под его тяжелым лбом. Город излучал горячую тишину, и Стеф вспомнила, как папа не любил, когда кто-то заговаривал при нем о прошлом. О времени «до».
– Теперь здесь тихо, – наконец продолжил он, – как в лаборатории.
Стеф ощетинилась:
– Ты опять? Они нас изучают, ага. Фиг бы мы выжили, если бы не твой «Соул». Кто моему дяде костный мозг пересадил? Страховая компания? Или правительство? Да сейчас!
Карл закашлялся и замахал руками – да так, что Стеф отстранилась в испуге.
– Хорошо-хорошо, – просипел он, прочистив горло. – Не нас они изучают. Они изучают Хроноблему.
– Вот, то-то…
– …На нас.
Стефани открыла рот – и закрыла его. Ей вдруг захотелось поколотить толстого мальчишку – просто за то, что он так смотрел на нее: с сожалением («ну почему ты слепа?»), с тоской («я все-таки один»). Хотелось погладить его щеки, пообещать что-то хорошее. Ей хотелось защитить Карла от мира, в котором он жил.
Как бы скверно это ни звучало, мир Карла Морачевского казался куда ужаснее окружающей действительности.
Воццек вскрикнул и заходил у края гнезда.
– О, Малуша возвращается, – обрадовалась Стефани.
Карл улыбнулся и аккуратно погасил бычок, послюнявив ладонь.
– Вот у кого счастье. Здорово быть канюком.
– А если куница?
– А если ее клювом вот такенным?
«Дурачится, – оттаяла наблюдательная Стеф. – Вот и хорошо».