Заметки на полях жизни
Шрифт:
По обеим сторонам дороги в том месте, где остановились машины, расстилалось большое пшеничное поле. Стебли золотого цвета уже стояли высокие, середина лета была. Урожай, как потом рассказывали, ждали богатым...
Мы с мамой удачно спрыгнули из кузова на землю. Я тогда не подкачал, как никак, а 3 года и девять месяцев. Ну не грудной же, по крайней мере, как некоторые другие в машине... Спрыгнув, мы безоглядно бросились вглубь поля пшеницы. Послышались пулеметные очереди, гулкие разрывы бомб.
Вот, мы бежим изо всех сил в страхе подальше от машины. Но почему кто-то там кричит нам
К слову сказать, он сразу на всех произвел какое-то двойственное впечатление. Поначалу, даже скорее неблагоприятное. Говорил он грубовато и отрывисто. Однако действовал решительно и рекомендации его, а по-существу приказы, всегда оказывались на поверку правильными. Он грубо вмешивался при сборах, давал советы, что брать, а что оставить.... Бесцеремонно проверял, что взято с собой. Не найдя у одной женщины бутылочки с водой для грудного ребенка грубо отправил плачущую женщину обратно в квартиру за водой. Однако, позаботился, чтобы ей досталось место в кузове около кабины, где меньше трясло.
И вот теперь он гнался за нами что-то отчаянно крича и жестикулируя. Маме показалось, это она потом рассказывала, ей показалось, что он кричал нам, чтобы мы бежали быстрее. Что еще могли мы подумать.... И мы бежали в этом пшеничном поле еще быстрее, как могли, не разбирая дороги...
Мы слышали приближающийся рев моторов совсем низко летящего немецкого самолета. Вот пулеметная очередь скосила рядом с нами полосу пшеницы. Ясно, он нацелился на нас! Господи, быстрее убежать! И тут нас, наконец, догнал этот военный, он в прыжке кинулся на нас, сбил с ног, почти подмял под себя. И тут до нас дошло, наконец: он все время кричал нам "Ложись!!". Он кричал "Ложись!!!". Мы не поняли его. Он кричал "Ложись! Ложись!".
Бегущие люди - отличная мишень для этих пилотов, охотников на людей. Он кричал "Ложись!", а мы бежали еще быстрее.... Он понял, что сейчас произойдет, если мы немедленно не рухнем в высокую пшеницу и неподвижно затаимся. Он видел маневр самолета. Как он, наверное, досадовал на нас, на наше непонимание ситуации! Это же было очевидно, надо было прятаться в пшенице, а не бежать сломя голову, подхлёстывая охотничий азарт пилота... Да, мы не поняли....
В последнем усилии он наконец то догнал нас и сбил с ног, чтобы мы перестали быть мишенью для пилота. Он свалился сам, почти закрыв нас с мамой. Мы все замерли, пережидая атаку. Самолет еще некоторое время покружил над полем. Наконец пилоту видимо надоела эта "забава", и он улетел.
Мы медленно приходим в себя. Мама приподнимается, осторожно высвобождая ноги из под военного, который почему то продолжает неподвижно лежать.
"Спасибо", тихо говорит мама " я забыла, что надо падать на землю и лежать неподвижно, когда налет самолетов, я испугалась и побежала". Она смотрит вокруг.
Я тоже прихожу в себя.
Над колосьями пшеницы, ближе, дальше от нас, поднимаются фигуры женщин, медленно бредут к чудом уцелевшей машине. Их явно меньше, чем перед налетом. До нашего слуха доносятся стоны, протяжные рыдания.... Пахнет гарью и ещё чем-то
Мама снова обратилась к по-прежнему лежащему без движения военному: "Скажите, надо возвращаться к машине?".
Военный был мертв. Спасая нас с мамой, он не смог сохранить собственную жизнь. Пилот самолёта не промахнулся...
Мама впоследствии пыталась узнать его имя и фамилию. Кто он был и откуда, так и не удалось выяснить.
Потом, много лет спустя, мы многое узнали про эту войну. Сколько их безымянных, самоотверженных, тогда летом 41-го полегло в таких вот не скошенных пшеничных полях.... Кого-то помнят, многие забыты, большинство так и осталось безвестными.
Всех убитых вынесли на обочину дороги в надежде, что военные части потом, когда будут двигаться по этой дороге, заберут трупы. Время не ждало нас. Оставшиеся в живых погрузились в кузов и машины двинулись дальше.
Дальше большой провал в моей памяти.
Мы ехали долго. Еще несколько раз были налеты. Эти налеты я не помню. Наверное, новизна ситуации притупилась...
Помню еще только один эпизод из этой поездки.
Мы по-прежнему у заднего борта. Большую часть пути я в каком то забытьи. Иногда открываю глаза и смотрю на вторую машину, которая ползет за нами. Потом опять впадаю в голодное тупое беспамятство.
И вот опять гул самолета. Он на низкой высоте проносится быстро и неожиданно. Машины даже не успевают остановиться. Раздаются бомбовые взрывы слева, справа от машин. Все заволакивает дымом. Один взрыв особенно раскатистый. Самолет как появился неожиданно, так и исчез. Весь налет занял минут пять.
Это, конечно, все потом мама рассказывала.
Наша машина продолжает стоять и после того, как самолет улетел, что несколько странно. Недолго стоим. Шофер выскакивает из кабины. Куда то бежит, что-то крича. Проходит немного времени, и мы трясемся в кузове дальше.
Я просыпаюсь, открываю глаза, по привычке смотрю, где там вторая машина. И не вижу ее. Спрашиваю у мамы, где машина. Мамин голос дрожит: "Нет больше второй машины. В нее только что попала бомба. Никто не остался в живых".
А в ней было столько наших хороших знакомых, ведь мы все друг друга близко знали.
Чтобы завершить этот эпизод - тот железнодорожный состав на станции города N, на который мы должны были погрузиться для отправки дальше на восток, сразу после завершения погрузки и начала движения, был разбомблен немецкой авиацией и полностью сгорел прямо на станции.
Отцы и мужья, провожавшие наши машины во Львове, в большинстве своем добирались до этой станции, как правило "пешим ходом". Население окружающих сел неоднозначно, часто враждебно, относилось к людям из Советской России, и потому заходить в дома было опасно. Те, кто всё-таки с опозданием к назначенному сроку добирался до этой станции, чтобы что-либо выяснить о семье, или, хотя бы убедиться, что эвакуационный эшелон благополучно ушел на Восток, узнавали печальную новость о налете немецкой авиации и о том, что эшелон после погрузки пассажиров, был полностью разбомблен и сгорел.