Заметки на полях жизни
Шрифт:
Пилот просил не задерживаться - ситуация нестандартная, поди знай...Он явно нервничал. Второй пилот, замечу здесь, не вмешивался в наш разговор и во все время полета молчал, явно неодобрительно.
Оглянувшись, я быстро направился к большому приземистому бараку, явно похожему на кернохранилище. Двери не было, не было и сохраненного керна, этой главной ценности, ради чего бурится скважина, это тот фактический материал, подлежащий детальному изучению в лабораториях на "Большой земле". Разбросаны были только кое-какие остатки керна, видимо не представлявшие никакой ценности, или может быть были проблемы с транспортом. Я подобрал несколько образцов, бросил их в полотняную сумку, что захватил с собой. Зачем? Чтобы было не стыдно
Но меня, конечно, занимал не мифический керн, а попытка найти тот дом, ту комнатку, где мы с папой и мамой жили в те года.
И потом, я же написал выше - именно здесь родилась моя сестра, Светлана. Подумать только её малая Родина. Такая необычная, некоторые сказали бы - как это романтично! Каких-либо особых воспоминаний в связи с рождением сестры у меня не осталось. Надо думать, меня это как-то не потрясло и не особенно осложнило мою жизнь, за что надо сказать спасибо моей маме.
Я без особых усилий нашел этот барак, где жили сотрудники экспедиции - приземистый покосившийся, без дверей и стекол в окошках. Пошел по темному коридору, Вот по описаниям родителей, справа как будто, наша комната. Вошел. Комната, двойные дощатые стенки, между ними, для теплоизоляции, что вроде щебня, песка, местами торчит какой-то мох. Да совпадает с рассказами родителей, наверное, метров 14-16. Направо, кухонька, метров 5-6. Печка, две чугунные конфорки. Теперь не могу вспомнить, как там было с вытяжкой. Трубы над бараком я не заметил.
Стою. Оглядываюсь. Стараюсь вспомнить всё, что могу вспомнить. Всё, что слышал в рассказах родителей. Жду чего то. Медлю. Но нет. Тушина. Вот уж истинно, мертвая. Я сюда стремился попасть, С таким трудом сюда выбрался, всеми правдами и неправдами. И вот Ничего такого.
Странное чувство овладело мною. Здесь я, пяти - семилетний мальчик, бегал, здесь играл, здесь жил, и все это много-много лет назад. И вот теперь я здесь, я вышел из того самого мальчика. Но нет, мы не узнали друг друга. Необычное чувство. Но оно быстро улетучилось, Ну было, ну прошло. Стало понятно, что я пытаюсь воссоздать в себе некие флюиды воспоминаний, которых практически не осталось. Воссоздать некое мистическое ощущение былого себя на этом месте не получалось.
Я пошел к выходу, не оборачиваясь. Снова по мрачному ветхому коридору барака. Подумал некстати, вот где снимать фильм с привидениями... Заторопился. Вышел наружу, на свет. Заморосил, пока я был в бараке, слабый дождик. Убыстряя шаг, лавируя между железными и разными другими остатками былой деятельности людей, трудившихся здесь когда-то в далекие, теперь ставшими легендарными, годы, перепрыгивая с кочки на кочку, побежал к вертолету. Вот уже и заждавшийся меня пилот, вижу, укоризненно и нервно машет мне рукой за стеклом кабины.
Вскоре я был в Дудинке, а затем в Норильске. Закончилась моя одиссея в собственное детство.
Позднее, когда я вернулся в Москву, я рассказал отцу о моей поездке в то место, где он трудился в те лихие годы. Но он, к моему удивлению, как-то неохотно и вяло все это обсуждал. И я почему-то тоже не стал расспрашивать о подробностях той жизни. И вот теперь многое забылось. Сейчас уже ни отца, ни матери, нет в живых и расспросить о тех годах, что теперь вдруг стали для меня интересными, не у кого. Все действующие лица из той эпохи мертвы. Мертва и та эпоха, а может быть еще и теплится где то...
Вот думаю, что напрасно, я слетал туда спустя 40 лет. Я смешал истинные более чем 70-ти летние нынешние воспоминания тех далеких лет своего детства с более реальными поздними, когда я посетил эти места. И теперь, сложно разъединить, воспоминания 70-ти летние, 40-летние и, наконец, 30-ти летние, отделяющие
Тем не менее, что вспомнил, то вспомнил. И не всё ли теперь равно, каково происхождение этих воспоминаний.
Странно подумать, я "Последний из Могикан" моей семьи, который, хоть и не из когорты действующих лиц, но может поделиться своими запоздалыми воспоминаниями, малолетнего наблюдателя событий такого далёкого непростого времени.
3. Послевоенное
Лето 1945 года. Наша семья в Москве. Большая Калужская улица, ныне Ленинский проспект. Восьмиэтажный кирпичный дом. Мы на восьмом этаже. Рядом парадная арка с надписью "Президиум Академии наук СССР". За аркой, в глубине ухоженного сквера желтый старинный "антикварный" особняк в три этажа дворцового стиля.
Здесь не могу удержаться, пока не забыл - только что прочитал в интернете -несколько сведений об этом здании. В далёком ХVII столетии его построил Федор Демидов (знаем про жуткую историю затопленной Невьянской башни), затем этот дворец купил ещё более знаменитый другой Фёдор - граф Орлов. Кстати, территория нынешнего Нескучного сада, примыкающего к дворцу, была составной частью обширного поместья Федора Орлова, спускавшегося к Москва реке - явное благоволение к графу со стороны Екатерины Великой. Позднее его приобрёл император Николай I для своей жены, и потому в истории закрепилось за этим зданием название (по имени жены императора) "Александрийский дворец". Есть неподтверждённое сведение, что в этом старинном дворце заночевал однажды, в одну из 36 своих "московских" ночей, Наполеон, когда, на свою беду, вошёл в Москву в 1812 году. В наше время, после революции, в начале двадцатых там был "Музей мебельного мастерства", известный по роману "Двенадцать стульев" Ильфа и Петрова (эпизод поиска одного из "бриллиантовых" стульев). И, наконец, в 1936 году в этот дворец переезжает из Ленинграда Президиум Академии наук СССР, тогда и появилась на фронтоне парадной арки соответствующая надпись. Что там, сейчас, я не знаю. Что то казённое. Известно, нынешний Президиум Академии наук России находится в другом, современном, тоже по своему знаменитом, здании, называемым "мозгами" Академии благодаря оригинальному бронзовеющему сооружению на крыше. Впрочем, в этом бывшем дворце, что то старого Президиума, похоже, осталось.
Но вернусь к началу повествования. В нашем доме, по расположению похожем на квадратную скобку, обращенную во двор, пять (а может быть и шесть, что-то не запомнил) подъездов. Все подъезды выходят во двор. Просторный заасфальтированный двор. Заборчик, или что-то похожее на него, и дальше большой усаженный деревьями и кустарниками сквер, плавно переходящий за небольшим неглубоким оврагом в Нескучный сад. Наверное, до войны это действительно был приличный сквер, как это полагается в столичном городе. Но летом 45-го, когда мы вернулись, нас встретил одичавший заброшенный пустырь, заросший кустарниками и травой. Несколько деревьев было срублено.
Но! По-прежнему непоколебимо, почти в середине сквера, продолжала стоять огромная запомнившаяся мне лиственница. Обхватить её ствол можно было лишь двум крупным мужчинам. Да и то... Лиственницу было видно отовсюду.
Да, вот ещё что - значительная часть пустыря была раскопана под огороды. Картошка. Дворы в Москве тоже работали "для фронта, для победы", подкармливая москвичей. Как там распределялась земля среди жителей дома, не знаю. Наверное, как то это регламентировалось, сейчас, поди - знай. Тогда я не интересовался этими "мелочами". Огороды просуществовали недолго. Сразу после войны их "закрыли". Весной 46-го я не помню, чтобы кто-то копал.