Заметки на полях
Шрифт:
Бедность — это, наверное, состояние души в первую очередь. А ведь если разобраться, то вряд ли Гошина семья беднее моей. У него хоть двое родителей вкалывают, а у меня — одна мать.
Из ванной слышался шум воды. Гоша пытался смыть с лица следы встречи с деревом. Попытка была заведомо обречена на неудачу, но каждый подросток в мире обречён повторять попытки. Нет, увы: разбитая рожа за час в норму не придёт. И за день не придёт. За две недели моего изгнания, кстати, вполне себе придёт, но вот беда — у меня утром свидание с Катей.
Бабка закашлялась. Я прошёл в комнату исключительно из вежливости. Как-никак, я уже был введён в сей дом и представлен его обитателям, а значит, при очередном визите игнорить бабку было бы невежливо.
— Здрасьте, — сказал я, остановившись в проёме.
Бабка лежала к проёму головой, а к телевизору лицом, и ей пришлось вывернуть шею, чтобы на меня посмотреть. Я улыбнулся…
— Батюшки. Кто ж это тебя так разукрасил-то?
— Да всё как всегда: упал.
— Много раз падал-то?
— Ну, так…
— Пьяный, никак, был?
— Не, бабуль. Стоял там, где пили.
Бабка сипло рассмеялась. Надо же, как легко мы с ней общий язык нашли.
— Это ты, Сём, правильно. Вот в мои времена, помню, мальчишки чуть не каждый день дрались в школе. И хоть бы кто слово сказал. А нынче… В глаз кому-то дадут — так и на весь посёлок новость.
— Это вы про Гришу, наверное? — спросил я.
— Ну, там у вас какого-то помяли вроде.
— Ага, было. Ну, это я его. А нынче, видите, воздалось. Господь не дремлет.
Бабуля оторвала взгляд от старенького телевизора, с помехами и мучениями демонстрировавшего «Гваделупе», или ещё какую мексиканскую хрень. Посмотрела на меня подозрительно.
— А ты кто такой? — вдруг посуровевшим голосом спросила она меня.
Меня пот прошиб от этого голоса и взгляда. Рехнулась бабка, что ли? Так не помню такого. Вроде до конца в себе была.
— Вы чего, бабуль? Это ж я. Сёма. Одноклассник Гоши. Друг его.
— Ты не Сёма! — отрезала бабка и попыталась привстать, будто забыв, что тело её не слушается, что её слушается только пульт от телевизора.
От страха меня разобрала злость. Я дёрнул плечами и сказал:
— Ну, тогда хер знает.
Я попытался смотреть в телевизор, скрывая постыдную дрожь в коленях. А бабка сверлила меня взглядом с минуту, не меньше. Потом вдруг тихо так прошептала:
— А как там, Сёмочка? Страшно?
Я медленно повернул к ней голову. Было такое ощущение, что волосы на голове начинают шевелиться и седеть. Мне сейчас, блин, страшно! Какой-то потусторонний ужас…
— Нет, — сказал я, и голос у меня сломался при этом. — Совсем не страшно. Лучше, чем здесь.
Старческое морщинистое лицо осветила улыбка. Бабушка расслабилась и отвела от меня взгляд. Я было испугался — ну как она прямо сейчас преставится. Но — минуло. Дрожащая рука подняла пульт и прибавила громкости.
— Вот
А тут и Гоша вышел.
— Ты чё тут? — посмотрел он на меня. — Умываться пойдёшь?
— Ага, — только и сказал я.
Умыться действительно было надо. И отлить. После таких-то нервяков.
— Ой, и этот тоже, гля-ка, — услышал я уже из ванной насмешливый голос старушки. — Да вы не друг с дружкой ли?
Гошина комната была смежной с той, в которой лежала бабка. Комнатой этот закуток было смешно назвать, но на каморку под лестницей он тоже не тянул, так что нехай будет комната. Тут был стол, стул. Маленькая книжная полочка висела над кроватью, из приоткрытого шкафа вываливались вещи — растянутые трико, заношенные спортивные штаны, водолазка. На полу лежал посеревший от времени футбольный мяч. Я покатал его ногой, подбросил…
— Хана теперь, — сказал Гоша, прикрыв дверь. — Рыбин нас похоронит.
— Могёт, — согласился я, набивая мяч.
— И чё делать?
— Кто-то из нас должен ему отсосать, вот и всё.
— Да иди ты!
— А чё сразу «иди»? В будущем все отсасывают, Гоша. Надо быть прогрессивным. Альтернатива-то печальная: жопу подставлять.
Гоша с мрачным выражением лица шлёпнулся на стул.
— Я с тобой серьёзно разговариваю, а ты…
— Чего ты напрягаешься? Ты в зеркало погляди. Ты же теперь — вылитый Двуликий из «Бэтмена». Тебя все бояться будут! Помнишь, у тебя где-то советский рубль был, с Лениным? Таскай с собой для антуража.
Гоша действительно собирал коллекцию монет, отец ему откуда-то их притаскивал. Там интересные попадались, иностранные даже. Одна какая-то особо ценная была — с серебром. В прошлой жизни мы часто вместе сидели, перебирали эти монеты, во что-то с ними играли… Кажется, даже в таком возрасте мы ещё умудрялись во что-то «играть». Надо же… А девчонки, наверное, раньше пацанов взрослеют. Во всяком случае в Кате чувствовалось уже что-то такое, что с ней уже «играть» неудобно, она уже от тебя чего-то другого хочет.
Гоша угрюмо сопел, глядя в пол. Я раскаялся, оставил в покое мяч и уселся на Гошину кровать.
— Ладно, давай пораскинем, — предложил я. — Рыба — отморозок. И у него таких знакомых отморозков — камаз с прицепом. Мы не в кино, чтобы изучить за неделю каратэ и всех их отп**дить. Следовательно, вариантов у нас немного. Либо затихариться до конца школы…
— Да он же нас найдёт!
— Да хрен там. Рыба — дебильная школота. У дебильной школоты память — как у золотой рыбки. Ну, может, на месяц его хватит, а потом дёрнет гашика и забудет. Ну или остынет так, что ограничится п**дюлями вместо убийства. Другой вариант — реально на него заявить. И мне этот вариант больше нравится. Насколько я знаю, отчим у Рыбы сильно не любит, когда пасынок в какое-то говно влезает. Вот и пускай повоспитывает своего щенка.