Заметки о Солярисе
Шрифт:
— А остальные?
— Тоже начальники. Трудятся над директивами.
— Но почему Океан создает именно начальников?
— Вероятно, их образы лучше всего отпечатались в нашем мозгу. Возможно, Океан нащупал область подчинения в нашем сознании. Поскольку мы люди сознательные и дисциплинированные, эта область развита у нас сильнее. Посчитав ее главной, он и создал прототипы запечатленных там личностей. А ты продолжаешь выполнять график?
Я сухо ответил, что да, выполняю и впредь намерен этим заниматься, если, конечно, им не нужна моя помощь.
— Пока справляемся.
— Многое из того, что я делаю, мне кажется бессмысленным, но, в конце концов, я прислан сюда не обсуждать полученные указания, а выполнять их.
Я пошел на рабочее место. Пусть они пытаются решать великие задачи, пусть считают себя гениальными учеными. Еще неизвестно, понравится ли настоящему Хреньковскому история с его двойниками. А выполненный план наблюдений — это, во всяком случае, ощутимый результат.
В последние дни начальники не мешали мне работать, должно быть, моим коллегам удалось их нейтрализовать. Работа у них идет на полный ход, в информатор и в лабораторию не пробиться. Даже отдыхая у себя в комнате, я несколько раз слышал шаги у двери. Поистине неугомонные! Интересно, чем они заняты?..»
«…почему они не спрашивают, откуда здесь появились?
— У нас спрашивать они не будут, ведь мы же их подчиненные. А друг у друга неудобно, как же, уронишь себя в чьих-то глазах — беда!
— Скоро мы избавимся от них?
— Да убрать-то их труда, пожалуй, не составит. — Галинский задумчиво потер подбородок. — Но хорошо бы попытаться через них наладить контакт с Океаном, понять их структуру, наконец, понять через них самих себя. — Он усмехнулся. — Кстати, у тебя программа не страдает? Я ответил, в общих чертах, конечно.
— Понятно. Ну что же, иди стряпай себе бумажный памятник. Да и мне пора.
Начальники наши времени не теряли. В коридорах все вычищено — автоматику пустили, на пустовавших дверях таблички развешаны: «Сектор учета», «Бюро сбора информации», «Плановый отдел», «Старший ученый секретарь», «Младший ученый секретарь», «Группа контроля». Откуда столько руководства, гостей-то вроде меньше было? Каждое утро меня продолжали посещать мои начальники. Иван Захарович Прозарчук, бывший декан нашего факультета, сорвав со стены «Персея и Андромеду», долго орал, что безобразие устраивать в каюте космической станции выставку порнографии!
Закончив составлять планы, расписания и распорядки, наше непрерывно прибывающее руководство начало воплощать теоретические изыскания в жизнь. То и дело ловили нас и заставляли подписывать кошмарные инструкции, требовали докладов и отчетов. Начальства становилось все больше, оно теперь уже гнездилось в каждом закутке Станции. Стало ясно, что надо либо избавляться от «гостей», либо самим покидать Станцию. Я пошел искать моих товарищей по несчастью и нашел их в грузовом отсеке. У обоих были посеревшие усталые лица.
— Не пора ли кончать эксперименты?
Они переглянулись.
— Мы назначили избавление на завтра.
— А почему мою?
— Видишь ли, — Галинский замялся, — проблема начальства и общения с ним достаточно сложна и, возможно, наше с Валерой желание избавиться от «гостей» будет замутнено второстепенными соображениями. Тебе же они мешают больше всех, ведь у тебя летит график. Поэтому твоя энцефалограмма будет, наверное, самой выразительной.
— Хорошо, когда вы думаете этим заняться?
— Лучше всего сейчас.
С записью энцефалограммы хлопот было немного, зато со сборкой аннигилятора пришлось повозиться. Агрегат получился размером с огромный шкаф, нам едва удалось установить его в кают-компании.
В момент сборки на нас насели два Хреньковских и еще один тип — бывший начальник Сорокина. Галинский вдохновенно врал им про избирательность излучений Соляриса. Потом он вдруг объявил, что завтра мой день рождения, который хорошо бы отметить после работы. А этот грандиозный прибор якобы избавит нас от угнетающего воздействия Океана. То была отчаянная попытка обеспечить назавтра полный сбор «гостей»…
Когда празднование началось, Прозарчук поднес мне довольно уродливую вазу. Хреньковские, по очереди вставая, отметили мою работу, пожелав дальнейших успехов. Серединкин обратил внимание собравшихся на мою культуру в быту, а Цобо — на показательный моральный облик. Остальные «гости» в темных строгих костюмах согласно кивали, исправно пили и закусывали.
Сорокин, сказавшись нездоровым, ускользнул к аннигилятору, готовясь пустить его в действие.
Наконец, он появился и попросил налить ему водки.
— Мне немного полегчало, — объяснил он.
Все так же вспыхивали время от времени лампочки в аннигиляторе, качались стрелки приборов. «Гости» продолжали говорить тосты, пить, завязалось нечто вроде общей беседы…
Я уже подумал, что прибор не сработал, когда Прозарчук, говоривший очередную банальность, вдруг замолк на полуслове. Неожиданно наступила тишина. Все замерли: Цобо — с куском сервелата, Серединкин — со свисающим изо рта хвостиком зеленого лука, неизвестный «гость» — с занесенной над блюдом вилкой. Только Хреньковские застыли в достойной начальников позе.
Тишину нарушил Сорокин, он присвистнул и поднял палец — начинается!
В полном безмолвии, не сделав ни одного движения, «гости» начали таять. Сначала они побледнели, потом стали исчезать конечности, на стол попадали сервелат, вилки, рюмки, хвостик зеленого лука, затем пропали и тела. От одного неизвестного мне «гостя» остался костюм, вероятно, взятый со склада, от другого — ручка и блокнот. От Хреньковских — подтяжки, галстуки.
Мы сидели втроем в пустой кают-компании.