Замочить Того, стирать без отжима
Шрифт:
Успокоившись и обдумав сложившуюся ситуацию, решил пока посидеть на лодке — наверняка там есть запас продуктов и питья. Только убедиться, что реактор не пострадал. Должны же на АПЛ иметься хоть какие-то дозиметры. Ничего, разберусь. Я всё-таки не их каменного века сюда попал, и не с пустыми руками. МОИ инструменты при мне. Пусть кто-то другой с каменным топором по лесам скачет, лично я привык работать головой.
Заголовки европейских и американских газет:
Британская
Конгресс голосует за войну!
Колониальные войска приступили к погрузке на суда, репортаж из Калькутты.
Открытие новых вербовочных пунктов: Алабама в первых рядах.
Сложности с переходом подкреплений на Тихий океан, британский лев протягивает лапу помощи.
Вмешается ли Франция в войну с Россией? Если да – на чьей стороне?
Маневры германского флота в Северном море.
Большой весенний приём и бал в Царском Селе.
Время, вперёд!
— Свет мой, зеркальце, скажи, кто на свете всех милее? Особой белизной Чейвинэ похвастаться не может, бледностью тоже, поэтому цитату из Пушкина поёт не полностью.
Поворачивается перед зеркалом — большим, новым. Колдовать не годится, смотреть в самый раз. А и есть на что посмотреть, хороша!
Шаманка встаёт к стеклу правым боком, подмигивает сама себе.
— Кровь с молоком, больше шестнадцати и не дать! Умничка, Чейвинэ, сумела поймать удачу за хвостик!
— What day is today? — в углу из мешанины тел поднимается бледное, измученное, заросшее изрядной щетиной лицо.
— Oh, my noggin! — седую растрёпанную голову обхватывают трясущиеся руки.
Шаманка быстрой лисицей бросается к очнувшемуся янки:
— Сейчас, мой золотой, полечу, сейчас, мой сладенький!
Хлопает извлекаемая из бутыли пробка, булькает, переливаясь в стакан, самогон. Настоечка-то из лимонника давно закончилась. Американец жадно хлебает, потом его голова падает в общую кучу, глаза закатываются и к нескольким десяткам сопящих и храпящих глоток прибавляется ещё одна.
А ведь пора в сопки уходить, пора. Взяла всё, что смогла, больше не лезет. Если не остановиться, помирать начнут. Жалко. Они ничего парни, весёлые, крепкие. Были. Ничё, отоспятся, отъедятся, вернут своё. Не полностью, конечно, но Чейвинэ совесть имеет, больше пяти лет ни у одного не взяла. Дурной славы ей не надо.
В общем, время собирать манатки, а потом несите, крепкие ноги, на север. Есть у шаманки заветное местечко, пещерка потайная. Там сядет, годика на два-на три, в себе разберётся, силу набранную присвоит, окончательно, как мамка с бабушкой завещали. Тайгу полечит, рыбу в речки приведёт сытую, жирную. Приплод обеспечит оленям сильный да здоровый. Берут шаманки, так ведь не для себя, для всей земли камчатской стараются.
Бросила быстрый, лукавый взгляд на своё отражение, поправила тонкими пальчиками
— Нет, себя тоже не забывают.
В сенях громыхнуло жестяное ведро, густо прокашлялись.
— Хозяйка, ты дома? Выйди, поговорить надо.
Шаманка выходит на двор, скромно, сложив на коленях руки, присаживается рядом с полицейским урядником, успевшим удобно устроиться на завалинке.
— Чего, Фёдор Тимофеич сказать хотели? Слушаю я… — и глазки в землю.
Урядник, разглядев хозяйку, мимо воли расправляет плечи и подкручивает правый ус. Знает, с кем дело имеет, но удержаться сил нет.
— Ты, это, бабушка Чейвинэ, иноземцев отпускай уже. Натешилась, — глаза полицейского будто сами собой обшаривают аппетитную грудь недавней старушки, — и довольно. Дело к ним у гарнизонного коменданта.
— Как прикажете, господин урядник, когда я поперёк власти что делала? — пожелай кошка мурчать мягче, так и не справится, пожалуй.
— Сегодня же к роду своему уйду, к обедне следа моего в городе не останется.
— Вот и славно, договорились, значит. Помощи никакой не надо?
— А и не надо, Фёдор Тимофеич, какое у меня добро? В одной котомочке унесу. Остальное тут кину, не возьмёт никто.
— Не возьмёт, — соглашается полицейский, провожает скользнувшую в избу шаманку взглядом и крестится украдкой. Не спеша, с достоинством, поднимается и выходит со двора, аккуратно закрыв за собой калитку.
— Не возьмёт, — повторяет урядник. — Побоится.
***
— По какому праву? — возмущается капитан «Орегона» не слишком активно, для более энергичного протеста у кэпа просто нет сил. Используемый для перевода Либински тоже не производит впечатления проснувшегося человека. Сомнамбулы, вся команда.
— Бикоз твоя кантря нашей вар объявила, валенок мериканский, — ответсвует должностному лицу стоящий у трапа городовой и продолжает руководить припаханными горожанами, выносящими и выводящими американских моряков с затрофеенного броненосца.
— Ё шип мы к обороне порта приюзаем, как «Аврору» в прошлую войну. С одного борту ганзы на батареи переставим, вторым так лупить будем. У нас тут охотник на охотнике, любого урода с первого залпа завалят, в объектив дальномера навскидку угадывают.
Американцы на пояснения особого внимания не обращают, все силы тратят на то, чтобы устоять на ногах. Даже вцепившись друг в друга делать это им очень, очень нелегко.
Хозяйственные петропавловские мужики выползают на берег не с пустыми руками — кто подушку тащит, кто одеяло, но без фанатизма, боевую готовность своего трофея не трогают. Группа из трёх жилистых мужичков выволакивает на палубу снаряд главного калибра, и под руководством бородатого кряжистого старика в нарядной поддёвке начинает от него отделять какое-то устройство.