Замок Фрюденхольм
Шрифт:
Старший учитель Магнуссен отвечал чрезвычайно вежливо:
— Если в уставе концентрационного лагеря имеется параграф, запрещающий улыбаться, я, конечно, подчинюсь, господин инспектор.
— Знайте, что здесь начальник — я! Я требую безусловного повиновения!
Инспектора особенно раздражало чтение Магнуссена. Его ненасытный интерес к книгам он считал признаком высокомерия и косвенным выражением презрения к его собственному образованию. В годы пребывания в гимназии в Преете и в университете Хеннингсен понял, что любое чтение, помимо заданного, мешает карьере, и он тщательно избегал всякой литературы, кроме нужной для экзаменов. Его оскорбляло, что заключенный читает так много и постоянно ходит с книгой в руках. Это было дерзким
Он запретил старшему учителю получать труды о водяных насекомых на том основании, что содержание книг направлено против государства и что латинские названия могут быть политическим кодом. Он задерживал статьи Магнуссена для журнала «Флора и фауна» и информировал министра юстиции, что арестованный учитель таким путем пытается вести коммунистическую агитацию. Магнуссен жаловался на запреты, но Ранэ был согласен с инспектором. Известны факты, когда описание жизни насекомых содержало в себе замаскированную политическую пропаганду и злонамеренную критику иностранного государства.
Интерес Магнуссена к личинкам комаров типа culex annulatus, ведших скромное существование в канализационных и водопроводных трубах лагеря, был воспринят как недопустимая критика гигиенических условий. Л когда учитель вежливо попросил разрешения получить свой микроскоп, это было понято как бесстыдный намек на малый рост инспектора. Спокойствие и чувство собственного достоинства Магнуссена приводили инспектора в ярость, он терял самообладание. Выслушав очередную порцию страшной ругани, Магнуссен пошел в камеру, взял жвачку, чтобы успокоиться, и сел писать письмо начальнику концентрационного лагеря, в котором объяснил свои энтомологические интересы и наблюдения. Тщательно обдумав, он закончил свое письмо так:
«…Одновременно прошу вас в будущем, когда нам придется беседовать с вами, выражаться более сдержанно и корректно, чем это имело место ранее. Я не думаю, чтобы ваши инструкции запрещали чиновнику проявлять обычную гражданскую вежливость».
На другой день инспектор Хеннингсен обратился к министру юстиции за разрешением перевести Торбена Магнуссена в тюрьму Вестре.
«…Все поведение Магнуссена является источником нарушения спокойствия и порядка. Он постоянно резко критикует лагерь, называя его опасным для здоровья.
Постоянно пререкается с персоналом. Жалобы и апелляции Магнуссена, его недостойное, вызывающее поведение и непокорность в последнее время значительно увеличились. Нет никакого сомнения в том, что он оказывает вредное влияние на других заключенных. Поэтому желательно его удалить, до того как он учинит серьезные беспорядки. Я убежден, что его поведение объясняется злой волей, но возможно, это результат помрачения рассудка…
Настоящим прошу как можно скорее перевести Магнуссена в тюрьму Вестре и ограничить переписку и свидания до пределов, допускаемых в лагере…»
Министр юстиции Ранэ счел просьбу обоснованной. Без дальнейшего расследования он решил немедленно изолировать бунтовщика, а если его рассудок действительно помрачен, то лишить его переписки, что послужит ему на благо. Он поговорил с начальником тюремного директората, и тот с ним согласился. В письме, подписанном министром юстиции и начальником тюремного директората, было выражено согласие с предложением Хеннингсена.
Весенним днем Магнуссену вдруг приказали явиться к инспектору. Затем два полицейских отвезли его на машине в тюрьму Вестре, где его посадили в одиночку. Спокойствие в лагере сочли восстановленным.
Но не тут-то было. Слухи о событии просочились, и заключенные объявили голодную забастовку. Вместо того чтобы явиться на ужин в барак-столовую, все остались в своих камерах.
В сопровождении высокого сержанта инспектор Хеннингсен обходил бараки. Он был взбешен и разгневан. Угрожал отправить всех в тюрьму, передать немцам. Он беспрерывно выкрикивал: «Я не потерплю ни малейшего противодействия!
Три дня в лагерной кухне готовили, как всегда, пищу, три дня к ней никто не прикоснулся. Вопрос обсуждался в Министерстве юстиции. Его довели до сведения премьер-министра. Было созвано совещание комиссии ригсдага, созданной согласно закону о запрещении коммунистической деятельности и т. п.
На четвертый день голодовки в лагерь прибыл представитель министерства для переговоров с заключенными. Это был пастор из тюрьмы Вестре, депутат фолькетинга от консервативной партии и член особой комиссии ригсдага. Все заключенные знали его. Он не раз оказывал им помощь, выступая защитником их интересов перед властями и в комиссии ригсдага, требуя увеличения пособий семьям заключенных и изменения порядка свиданий.
Тюремный пастор был облечен полномочием сообщить заключенным, что тюремный режим для Торбена Магнуссена будет немедленно смягчен, если они прекратят голодовку. Он сам посетил Магнуссена в тюрьме и передал от него привет товарищам. У старшего учителя хорошее настроение, он имеет возможность изучать все произведения о водяных насекомых, какие только пожелает. Пастор дал понять, что инспектор Хольгерсен в тюрьме Вестре питает симпатию к Магнуссену и на свой страх и риск предоставит ему кое-какие льготы. Пастор высказал личное мнение о том, что инспектор Хеннингсен не способен быть начальником лагеря и его следует как можно скорее снять. Он говорил об этом министру юстиции и в комиссии ригсдага и будет неустанно бороться за то, чтобы Хеннингсена сменил более подходящий для этого чиновник.
По настоянию пастора заключенные прекратили голодовку.
Это был первый открытый конфликт между заложниками и руководством лагеря. Датские газеты о нем умолчали. Но английское радио сообщило, и слух пронесся по всей стране. Многие датчане впервые узнали, что в Дании существует концентрационный лагерь. Имя Фредерика Антониуса Хеннингсена получило широкую известность.
— Не о вашем ли сыне мы слышали вчера по английскому радио? — спрашивали старого портного в Престё.
Ремонтные работы в лагере, прерванные зимой, весной возобновились. Пустовавшие бараки были приведены в порядок и заселены. Места стало больше, и некоторые заключенные получили отдельные камеры.
Камера Мадса Рама в бараке «Е» напоминала маленькую контору, где он неустанно составлял письма властям для своих товарищей. Женам по-прежнему приходилось бороться с комиссиями по социальным делам за получение сколько-нибудь сносного пособия. Всевозможные осложнения и бесконечные хлопоты доводили их до нервного расстройства, что тяжело сказывалось на семьях.
После долгого, утомительного пути им разрешалось часовое свидание с мужем под строгим наблюдением надзирателя. А инспектор Хеннингсен всегда находил предлог оскорбить женщин. Многие приезжали с детьми. Может быть, и Мартину удастся вскоре увидеть свою маленькую дочку.
Частная переписка заключенных по-прежнему просматривалась инспектором с почти патологическим интересом. Но в других отношениях контроль был не так строг. Никто, например, не замечал, что судостроитель Эрик Хест почти ежедневно выносит из склада какие-то вещи: электрические лампочки и провода, шерстяные одеяла, рубашки, брюки и белье. Ежевечерне он запихивал пару брюк или белья в печь и сжигал.
Эрик Хест любил во всем порядок. Его бесило, что в государственном учреждении так плохо ведется хозяйство. Никто не следит за имуществом, подумать только — можно сжечь десятки пар хорошего белья, и никто даже не хватится! И все же он ежедневно перед ужином совершал акт уничтожения. Высокий, крепкий мужчина, он за последнее время сильно похудел и побледнел. Он никогда не выходил на свежий воздух и целыми днями сидел в своей камере в бараке «Е». Считалось, что он болен, чего он не оспаривал. Лишь немногие из его товарищей знали, в чем дело.