Замок из песка
Шрифт:
Я запрокинула голову и, еще плохо соображая, что делаю, встретила его поцелуй. Кстати, это был первый поцелуй в моей жизни.
Оторвавшись от моих губ, Сашенька улыбнулся.
— Все будет хорошо, — прошептал он, проведя пальцами по моей щеке. — Все обязательно будет хорошо. Не переживай так, Настенька! Ты ведь просто чудесная! Я красивее тебя женщины не видел, честное слово! У тебя такие волосы! А глаза!.. И вообще ты такая… прозрачная. В тебе чувствуется порода.
Он снова потянулся к моим губам. И тут я наконец опомнилась. Пьяную одурь как рукой сняло.
— Что ты делаешь?! — зашипела я, как
Слава Богу, моей сообразительности хватило на то, чтобы не ляпнуть: «Ты же Ларискин!» А Лариска тем временем смотрела на нас поверх плеча Мокроусова. И лицо ее было таким растерянным и жалким, что меня кинуло сначала в жар, а потом в холод. Весь ужас содеянного доходил до моего сознания постепенно.
Пьяно-разудалым движением сошвырнув со своей талии руку Ледовского, я выскочила в коридор, тут же поскользнулась на бутылочном осколке и едва удержала равновесие, ухватившись за дверной косяк. Сашенька выбежал следом.
— Ну чего ты? Чего? — Он попытался поймать мою кисть и поднести к своим губам. Я так резко дернула рукой, что саданулась локтем о стену. — Из-за подружки, да? Так это все глупости!.. Лариса, конечно, веселая, славная. Но как женщина она меня и не привлекает вовсе. А вот ты…
Мое состояние было уже близким к истерике. Никитина, которую я сегодня так гнусно предала, когда-то учила, что за фразами типа: «Ты так по-женски привлекательна, соблазнительна, очаровательна и т. д.» обязательно следует дубово-прямолинейное: «Я хочу тебя!»
— Отстань от меня! — Голос мой дрогнул и сорвался. — Очень прошу, отстань… Я тебя видеть не могу, меня сейчас стошнит.
И это было правдой. Голова ужасно кружилась, тяжелая тошнота мучительно подкатывала к горлу. «Термоядерная» смесь водки с шампанским сделала свое черное дело. И еще мне казалось, что у меня двоится в глазах. Черты Сашиного лица постепенно теряли четкость, расплывались, и вместо них проступали похожие, но совсем другие, любимые черты.
Я резко встряхнула головой и прикрыла ладонью глаза. Ледовской же по-шутовски развел руками.
— Ну что ж, тошнит так тошнит. — Он усмехнулся. — Тогда я провожу тебя до комнаты и уйду.
— Не надо до комнаты! Не пойду! — испуганно возразила я.
— А где же ты ночевать собираешься?
— А вот это не твое дело!
Последняя фраза показалась мне ужасно гордой и не менее загадочной. Стараясь держаться ровно, я зашагала по гулкому коридору. Сашенька пошел следом. Перед комнатой Ирки Шаховой я остановилась и решительно забарабанила в дверь. Через минуту послышалось шлепанье босых ног.
— Настя, ты одна? — шепотом осведомилась Ирка.
— Да, — ответила я без тени сомнения.
Дверь открылась, на пороге показалась хозяйка в одной коротенькой ночной рубашке. Переведя насмешливый взгляд с Ледовского на мою пьяную физиономию, она коротко бросила: «Заходи» — и почти втащила меня в комнату. На мое счастье, одна кровать оказалась свободной, на трех других спали сама Ирка и ее гостьи. Я упала прямо поверх одеяла и зарылась лицом в подушку. Но уснуть толком не удалось. Во всяком случае, мне показалось, что бешеный стук в дверь раздался уже через секунду. А следующим ощущением были чьи-то железные пальцы, ухватившие меня за лицо.
— Ты что делаешь, стерва?!
Потерроризировав меня минуты три, она успокоилась. Да и Шахова смягчила ситуацию, предположив, что трясти меня все равно бесполезно, потому что я ничего не соображаю. Соображала я все, но вот реагировать почему-то никак не могла. Как сквозь туман донесся Ларискин голос: «Они, когда пришли, целовались?», Иринкин ответ: «Нет», и хлопанье входной двери…
Наутро мне было плохо, стыдно и страшно. Шахова философски подсмеивалась и над моей нечаянной «распутностью», и над никитинской горячностью. Ей-то, конечно, было смешно! А я боялась вернуться в собственную комнату. Пришлось отправить туда Иринкину гостью в качестве парламентера. Она-то и сообщила мне, что Лариска мрачная и обиженная, но домой мне прийти разрешает и передает, чтобы я не трусила…
Когда я вошла, Никитина, прямая, как воспитанница Смольного, сидела на кровати и смотрела в окно. Рядом, на спинке стула, висели ее вчерашние бархатные брюки. Я тоскливо замялась на пороге.
— Проходи, — бросила она, не оборачиваясь, а потом грустно добавила: — Я сама во всем виновата. Умные люди заводят страшненьких подруг. Одна я такая идиотка…
А двадцатого января, всего неделю спустя, жизнь моя круто переменилась. К этому времени мы с Никитиной уже помирились, хотя холодок в отношениях, конечно же, еще чувствовался. Я понемногу пришла в себя и решила, что стану абсолютно счастливой не только без Алексея, но и назло ему! Естественно, он должен был видеть всю безмерную глубину моего счастья. Поэтому с подношениями цветов было покончено, а вот с билетами в первый ряд — нет. И одевалась я теперь вызывающе ярко. В тот день на мне было маленькое, едва прикрывающее попу черное платье с золотыми блестками и американские туфельки на семисантиметровой шпильке. А в ушах болтались длинные серьги, формой напоминающие эмблему физиков — атом, мечущийся по орбите.
Я сидела в первом ряду, закинув ногу на ногу, и молила небеса о том, чтобы Алексей кинул один, всего лишь один взгляд в зал. Здравый смысл подсказывал, что с ярко освещенной сцены скорее всего ничего не видно и вместо рядов кресел — черная дыра. Но желание встретиться с ним взглядами было сильнее здравого смысла. И еще я ловила себя на неприятной мысли: ненависти, ярости и обиды уже нет! А есть только привычная собачья тоска и трепет сердца где-то у самого горла.
В антракте я вышла в холл и встала у лестницы, опершись локтями о массивные перила. Мне было грустно и хорошо одновременно. От многочисленных стоек буфета, словно ленты от хвоста воздушного змея, тянулись очереди. Еще одна, не менее длинная очередь тянулась от двери женского туалета. Все были чем-то заняты: кто — ожиданием, кто — поглощением купленных пирожных и бутербродов с красной рыбой. А этот человек не был занят ничем. Он просто смотрел на меня. Сначала я почувствовала его взгляд и только потом, обернувшись, увидела высокого пожилого мужчину, направляющегося ко мне раскованной походкой барса перед прыжком.