Замок на песке. Колокол

Мердок Айрис

И теперь, всерьез задумавшись о Тоби, Майкл впервые отчетливо осознал – и с горечью отметил, с каким запозданием он это делает, – что он навредил не только себе самому. Ощущения Тоби он рисовал себе так: шок, отвращение, крушение идеалов, чувство чего-то безнадежно оскверненного. Тоби приехал в Имбер, как в оплот религии, как в убежище. Он искал вдохновения и примера для подражания. Что, собственно, его, Майкла, ореол мгновенно улетучился, значение имело меньшее, но ведь теперь-то и весь опыт Имбера потерян для Тоби. Горестно и безжалостно осмыслял Майкл результаты содеянного. Чтобы такое мимолетное и мелкое происшествие оказалось таким значительным, повлекло за собой такой крах! С одной стороны, Майкл знал,

что произошло: он выпил лишнего и поддался случайному безобидному влечению. С другой стороны, он пока не знал, что произошло. Поступки наши что корабли: мы видим, как они уходят в открытое море, но не знаем, ни когда, ни с каким грузом они возвратятся в гавань.

С трудом Майкл принудил себя лечь спать. Он помолился, силясь сосредоточить все свои помыслы на Тоби. Для самоанализа времени потом будет предостаточно. Он понимал, что в нем дремали бесы – он будто видел их краешком глаза – и своим поступком он выпустил их на волю. Сумасшедшие, мучительные мысли о Нике не отступали. Когда он нырнул в постель и задремал, последней пронеслась в голове мысль о том, что он, хоть и причинил Тоби вред, себе все же навредил куда больше. В чем именно – покажет будущее.

На следующий день он спрашивал себя: что же делать? Только теперь ему открылась и другая сторона создавшейся ситуации. Он жаждал вновь увидеть Тоби и поговорить с ним о случившемся. За завтраком оба они сидели не поднимая головы, а после Майкл сразу ушел к себе в контору. Ему отчаянно хотелось поговорить с Тоби. Он вспоминал, как накануне, когда они возвращались домой, сердце у него разрывалось от нежности к нему, как он был уверен, что не может такой источник чувства быть только лишь пагубным. Сегодня он с большим цинизмом подумал: а не лучше ли разыграть безучастность к страданиям Тоби и положиться на волю судьбы – так, по крайней мере, будет для него гораздо безопасней. Эмоциональный разговор, когда придется вроде как приносить извинения, лишь затянет этот инцидент. Обнаружил в себе Майкл и желание прояснить вопрос относительно Ника, но в то же время сама мысль о том, чтобы расспросить Тоби о Нике, повергала его в трепет. Нет, коли уж решаться на разговор с Тоби, держаться надо в рамках, невозмутимо, только сможет ли он?

Утром он выкроил время и зашел в часовню для посетителей, посидел там в тиши и сумраке. В этом месте нетрудно было уверовать в близость Бога. Более чистыми помыслами многих других был проторен этот путь, преодолена эта бездна. Тут наконец унялся жар его воспаленного мозга, и всем своим существом ощутил он желание делать лишь то, что угодно Богу, и уверенность, что в его силах познать это и сделать. В то же время во вновь обретенном душевном покое он смог беспристрастно осудить себя за низость мыслей, одолевавших его минувшей ночью и утром. Быстро же поддался он страху и как далек был от истинного раскаяния, как не готов был найти в своем сердце настоящее благоволение к Тоби, которое было бы ему порукой. Теперь он молился, чтобы осознать свой грех и превозмочь малодушие; и, глядя через решетку на алтарь, он чувствовал, как нисходят на него успокоение, ободрение и исцеление. Он еще нужен в этом мире, и Господь не дозволит его погибели. С Тоби, решил он, надо поговорить.

Желание повидаться с мальчиком было неотступным. Выйдя из часовни, он решил отложить беседу до следующего дня. Это немного охладит его, и он надеялся к завтрашнему дню успокоиться. За ланчем, по-прежнему стараясь не встречаться глазами с Тоби, он внимательно слушал то, что читала Кэтрин, и был тронут явным преклонением Кэтрин перед автором. Он вспомнил, как однажды она призналась ему, что Святая Юлиана повлияла на ее решение принять монашество. Воистину, многим душам ведом этот кроткий мистицизм, утешительный и вдохновляющий, незамутненное, как у Кэтрин, понимание реальности Божьей любви! Майкл сопоставил

прочитанное со своими переживаниями и решил, что все его бесконечные сомнения, неспособность действовать простосердечно исходят от маловерия.

После ланча он отправился в дальний конец сада и занялся тяжелой физической работой. Восторги от механического копания он предоставил Пэтчуэю. Его собственное удовольствие от этой весело раскрашенной игрушки было напрочь испорчено. Он склонился над землей, и разные мысли терзали его. За ужином он нервничал, не находил себе места, аппетит у него пропал. После ужина он попытался было заняться в конторе проектом обращения за финансовой помощью. Но сознание его притупилось, от прежней устремленности в мыслях ничего не осталось. Ему стало казаться, что откладывать разговор нелепо, это лишь понапрасну вводит Тоби в заблуждение. Со смешанным чувством боли и удовольствия, что само по себе не лишено было приятности, он томился желанием покончить с этим делом. Оно же не дает ему ничего делать, посему так или иначе надо от него избавиться.

Майкл решил поговорить с Тоби не в конторе и не у себя в комнате. Поразмыслив еще – когда он уже решил, что ждать больше нет смысла, – определил для себя, что разговор будет деловым, а не задушевным. Едва ли не с удовлетворением поймал он себя на мыслях о том, что и как он будет говорить Тоби. Он припомнил свое обещание показать Тоби, где живут козодои, и подумал, что, доведись им поговорить, когда он как бы будет исполнять свое обещание, разговор их не выйдет за рамки обычного. Тем самым он даст понять Тоби, что ничего, собственно, не изменилось и не было того ужасающего разрыва меж былым временем и теперешним, наступившим за тем злосчастным мгновением минувшей ночи. От Маргарет Стрэффорд он узнал, что Тоби в саду, и, поскольку она как раз туда и направлялась, он попросил передать ему, что будет ждать его у озера.

Майкл поджидал его на другой стороне переправы, он хотел сократить ту часть пути, которую им пришлось бы проделать вместе. Заодно хотел он и убедиться, что поблизости нет Ника. К счастью, его не было видно ни в поле, ни в лесу. Возвращаясь к озеру, Майкл заметил Тоби – тот мчался от дома по заросшему травой косогору. Он прыгнул в лодку, едва не перевернув ее, и припустил на ней по озеру со скоростью, на какую только было способно это неповоротливое суденышко. Совсем запыхавшись, Тоби выскочил на мостки, где уже стоял Майкл.

– Привет, Тоби, – невозмутимо сказал Майкл и, сразу развернувшись, первым пошел по тропинке к лесу. – Я хочу показать тебе козодоев. Помнишь, я обещал. Это неподалеку отсюда. Ты что-нибудь знаешь о козодоях?

Тоби, упрямо глядя себе под ноги, покачал головой.

– Козодой – птица перелетная. Он вот-вот улетит, и всякий раз перед тем, как улетать, он поет особенно. Знаешь, это одна из самых необыкновенных птиц. Латинское ее название captrimulgus, то бишь козодой. Одно время думали, что птица эта питается козьим молоком. Пение его – надеюсь, ты его услышишь – это тукающий звук всего из двух нот. Козодой летает только в сумерках, полет его странен, необычайно стремителен и в то же время хаотичен – как у летучей мыши. Есть у него еще одна странность – сидя на ветке, он часто расправляет крылья и хлопает ими за спиной.

Тоби молчал. Они уже зашли в глубь леса, и, хотя повсюду было светло, здесь уже совсем стемнело. Угасающий свет заходящего солнца не мог пробиться сквозь толщу деревьев, да они и сами, казалось, нагнетали тьму. Майкл с Тоби свернули на широкую, поросшую травой просеку, где среди дубов и вязов было высажено много елей. Здесь было посветлее, но все равно сумрачно, смеркалось просто на глазах. Просека вела к монастырской ограде с прорубленной в ней калиткой; стена проглядывала вдали, на ней лежали последние солнечные блики.