Замок на скале
Шрифт:
И тут один из сопровождавших его горцев издал пронзительный клич Мак-Кэев. Второй подхватил, и оба, продолжая неистово вопить, ринулись на людей Дугласа.
Они стояли втроем, спинами к стене, и яростно отбивались при чадном свете факела. Лязг мечей в пустынных переходах казался оглушительным. Бэкингема ранили в ногу, и он, смеясь, воскликнул, что ниже пояса наносит удары лишь трус, и сейчас же поразил в горло своего противника. Оба горца бились молча, с упорством защищая того, кого вверил им глава их клана.
Но вскоре до Бэкингема донеслись крики, шум и дикие завывания, к которым тотчас присоединились и оба его сотоварища. Отовсюду несся боевой клич
Подоспевшие Мак-Интоши сразу же приняли сторону Дугласов. Люди Родрика Мак-Кэя неожиданно оказались в меньшинстве. Показавшиеся было королевские гвардейцы уже ничего не могли поделать, и на их крики, призывающие к миру и порядку, никто не обращал внимания.
У Генри Стаффорда открылась и кровоточила рана на руке, и он сильно хромал. Но тем не менее, перехватив меч в левую руку, он сражался из последних сил, выискивая среди пестрых пледов плащи с гербом Дугласов на плече. И, когда кто-то потащил его в боковой проход, он едва не набросился на этого человека с мечом. Впрочем, герцог Олбэни охладил его пыл коротким ударом в челюсть, но еще несколько минут ему пришлось трясти Бэкингема, пока Генри не начал соображать что к чему. Он увидел себя сидящим на лестнице в какой-то тесной башенке, а снизу и слева слышались грозные выкрики и лязг сшибающихся мечей.
– Ты сию же минуту уберешься из Линлитгоу, Генри! – грозно произнес Олбэни. – Клянусь святым Эндрью, мне осточертела роль твоего ангела-хранителя. Чего ради, если ты сам все время стремишься отправиться в преисподнюю?
– Какого дьявола, Стюарт! – рванулся англичанин. – Мак-Кэи встали на мою защиту, и я не брошу их! Я сейчас же кликну своих людей, и мы постоим за славного Родрика и его парней.
– Генри, твои люди перебиты Дугласами все до единого. Твой Бан… Бан… тьфу, твой оруженосец только что доложил мне об этом. Сейчас он ожидает тебя в конюшне с оседланными лошадьми, проводником и охранной грамотой. И, если ты не прочь когда-нибудь еще поохотиться в английских лесах, тебе следует быть благоразумнее.
Бэкингем с трудом поднялся.
– Но я не могу, Александр. Я готов скорее умереть, чем оставить Мак-Кэев на произвол судьбы.
– Силы небесные! Где видано, чтобы англичанин торопился сложить голову за шотландцев? И это говорит потомок Плантагенетов! Уезжай, Генри Стаффорд. Этим гэльцам не привыкать сражаться. И если они не истребят друг друга, то скоро разойдутся. Знаешь их поговорку: «Cogan na schie!» [48] . Так и случится, ибо в замке Линлитгоу им сражаться не так вольготно, как среди скал или на Терновом Болоте.
48
Мир или война – все равно! (гэльск.).
Вам же, сэр «Вспоминай-меня-часто», Яков Стюарт никогда не забудет того, что вы учинили в Рождественскую ночь в его замке. Как он радовался, что наконец удалось примирить эти кланы! И Господь свидетель, если вы не покинете Линлитгоу или вас не прикончат Дугласы, то король позаботится о том, чтобы следующую ночь
Обычно спокойный, Олбэни сейчас пребывал в ярости. Лицо его искажала судорога, оттопыренные уши вздрагивали. Подумать только, он столько сил потратил, чтобы приручить безмозглого Стаффорда, а теперь из-за безрассудства этого молодца все готово рухнуть! Поэтому он лишь хмуро кивнул, когда Бэкингем наконец смирился и искренне пожал ему руку, благодаря за хлопоты.
Вслед за этим Олбэни провел его через боковой ход к лестнице, ведущей во внутренний двор, и выругался вслед, глядя, как англичанин, прихрамывая и насвистывая, заковылял вниз по ступеням.
«А еще говорят, что самые легкомысленные люди на свете – французы! Видит Господь, они просто не знают Стаффордов из Уэльса. По крайней мере, этого Стаффорда».
Он еще постоял у бойницы, вслушиваясь в завывание ветра, пока не уловил сквозь шум непогоды лязг цепей и глухой гром опускаемого моста. Сегодня у привратников беспокойная ночь – до полночи Дугласы мотались туда-сюда, теперь уезжает английский посол. Дай-то Бог, чтобы они не разглядели, кто это, иначе те же Дугласы скоро опомнятся и начнут травлю зверя.
Новый порыв ветра ударил в оснеженный проем, и Олбэни до самых ушей поднял меховое оплечье камзола. И только сейчас разглядел, что на дворе уже вовсе не такой непроницаемый мрак. Рождественская ночь заканчивалась.
7
То, что дорога будет тяжелой, Генри понял, едва выйдя во двор: приходилось брести, утопая по колено в снегу и кланяясь под дикими порывами ветра. Он даже вздохнул облегченно, когда перед ним открылись двери конюшни и шибануло кисловато-теплым запахом. Отряхивая снег, герцог вступил под ее сводчатый портал и плотно закрыл за собой дверь. Откуда-то возник Ральф Баннастер.
– Святые угодники! Милорд, я уже не надеялся увидеть вас живым! Конюхи сказали, что Дугласы ни за что не выпустят вас. И я… Ох, милорд! Видели бы вы то, что довелось увидеть мне. Все наши ребята изрублены, и там столько крови, что под ногами хлюпает!
По круглому лоснящемуся лицу оруженосца текли слезы.
– Я видел кое-что похуже, – мрачно буркнул герцог и, прихрамывая, направился в глубь конюшни.
– О, сэр Генри, ваша нога… Ее следует немедленно перевязать.
В это время к ним приблизился закутанный в плащ шотландец и возразил, что сейчас некогда этим заниматься, и чем скорее они покинут замок, тем больше надежды, что они спасутся. С этими словами он протянул герцогу охранную грамоту. Генри понял, что это и есть обещанный проводник, и послушно последовал за ним. Однако через миг он уже разразился ругательствами:
– Дьявол, и еще раз дьявол! Это не моя лошадь! Ральф, что здесь происходит?
Ральф развел руками и указал на проводника. Тот пояснил:
– Герцог Олбэни велел предоставить вам именно этих лошадей. Ваши испанские кони долго не выдержат в этакую вьюгу, да еще по бездорожью. Маленькие геллоуэйские лошадки лучше годятся для такого пути, а герцог Олбэни обещал вернуть вам ваших лошадей, едва только представится возможность.
Генри не очень в это поверил. Олбэни давно зарился на его рыжего испанского жеребца, однако герцог не стал спорить, а покорно взгромоздился на бурую косматую лошаденку. Раненая нога болела, и при каждом движении из раны выступала кровь. К тому же кровила и рана на руке. Бэкингему было не до того, чтобы прикидывать, как нелепо выглядит его рослая фигура на кургузой лошадке.