Замок (сборник)
Шрифт:
— Магда… Эти люди хотят меня забрать. И чтобы я выжил, ты должна поехать со мной. — Он смотрел на нее, и в его взгляде Магда прочла приказ. — Ты должна.
— Хорошо, папа.
Она не понимала, что он задумал, но должна была подчиниться. Ведь он — ее отец.
Профессор пытливо посмотрел на дочь.
— Сообрази, в какую сторону мы едем, дорогая?
Он явно на что–то намекал. И тут Магда вспомнила: сон! Сон, приснившийся ей неделю назад, и наполовину собранный чемодан, все еще лежавший у нее под кроватью.
На север!
* * *
Гвардейцы ехали вместе с ними в купе и тихо переговаривались между собой,
— Понимаешь, почему я хотел взять тебя с собой? — спросил профессор своим хриплым голосом.
— Нет, папа. Я вообще не понимаю, зачем мы туда едем. Ты вполне мог отказаться. Достаточно было их начальству увидеть тебя, чтобы понять, что ехать ты не можешь.
— Для них это не имеет значения. Но я гораздо крепче, чем кажется, — не здоров, конечно, но и не живой труп, каким выгляжу.
— Не говори так!
— Я давно перестал себя обманывать. Врачи ошиблись. У меня не ревматический артрит. Что–то посерьезнее. Но я смирился. Надежды никакой, да и жить осталось немного. Поэтому я решил использовать отпущенный мне срок с максимальной пользой.
— Но зачем сокращать этот срок, позволяя им тащить тебя на перевал?
— А почему бы и нет? Я всегда любил перевал Дину. Вполне можно умереть и там. К тому же они все равно не оставили бы меня в покое. Зачем–то я им нужен, и они поволокли бы меня туда даже на катафалке. — Старик пристально посмотрел на дочь. — Но знаешь, почему я настоял, чтобы ты поехала со мной?
Магда задумалась. Отец всегда оставался учителем, всегда изображал Сократа, задавая вопрос за вопросом, подводя слушателей к выводу. Магду это частенько раздражало, и она старалась найти ответ как можно быстрее. А сейчас к тому же слишком нервничала и ей было не до игры.
— Чтобы быть твоей сиделкой, как всегда. Для чего же еще? — огрызнулась Магда и тотчас пожалела о своих словах.
Однако отец не стал спорить — уж очень ему хотелось довести свою мысль до конца.
— Да, — сказал он, понизив голос, — пусть считают, что мне не обойтись без твоего ухода. Но я имел в виду другое. Это твой шанс покинуть страну! Там, на перевале, при первой же возможности ты сбежишь и укроешься в горах.
— Нет, папа!
— Послушай меня! — Отец придвинулся к самому ее уху. — Такой возможности больше не представится. Мы с тобой не раз были в Альпах, ты хорошо знаешь перевал. Скоро лето. Укроешься там на время, а затем уйдешь на юг.
— Куда?
— Не знаю, куда угодно! Лишь бы покинуть страну. В Европу! Поезжай в Америку! В Турцию! Азию! Куда хочешь!
— Женщина, путешествующая в одиночку в военное время! — Магда смотрела на отца, стараясь скрыть скептические нотки в голосе. Он просто плохо соображает. — И как далеко я смогу уехать?!
— Ты должна попытаться! — Его губы тряслись.
— Папа, в чем дело?
Отец долго смотрел в окно, а когда заговорил, голос его был едва слышен:
— Для нас все кончено! Они сотрут нас с лица земли.
— Кого!
— Нас! Евреев! В Европе у нас не осталось ни малейшего шанса. Может, где–нибудь еще…
— Не
— Это правда! Вот уже и Греция капитулировала! Пойми, с момента нападения на Польшу полтора года назад они не потерпели ни единого поражения! Больше шести недель никто не может выстоять. Ничто их не остановит! А этот маньяк, их фюрер, задался целью уничтожить нашу расу. Слышала, что творится в Польше? Скоро то же самое произойдет и в Румынии. До сих пор им было не до нас — этот предатель Антонеску и Железная гвардия сцепились друг с другом. Но, похоже, за последние месяцы они утрясли свои разногласия, так что конец наш не за горами.
— Ошибаешься, папа, — быстро возразила Магда. Такие разговоры ужасали ее. — Румынский народ этого не допустит.
Он повернулся к ней, его глаза сверкали.
— Не допустит? Посмотри на нас с тобой! Посмотри, что творится! Разве протестовал кто–нибудь, когда власти начали «румынизацию» всей собственности и промышленности, принадлежавшей евреям? Разве хоть один из моих университетских коллег — верных друзей на протяжении десятилетий! — сказал хоть слово по поводу моего увольнения? Никто! Ни один! И зашел хоть раз кто–нибудь из них меня проведать? — Голос отца дрогнул. — Ни один!
Он замолчал и снова отвернулся к окну.
Магда хотела как–то утешить отца, но не находила никаких слов. Она знала, он заплакал бы сейчас, если бы болезнь не иссушила его слезные железы. Не отрывая глаз от зеленого ландшафта за окном, отец снова заговорил, но сейчас голос его звучал спокойно.
— Два румынских фашиста собираются передать нас немецким фашистам. Нам конец!
Магда смотрела в затылок отца. Как он ожесточился, каким стал циничным! И неудивительно.
Болезнь медленно, но верно скручивала его тело в узлы, разрушала пальцы, превратила его кожу в сухой пергамент, высушила глаза и рот, ему даже трудно стало глотать. Крупнейший специалист в области румынского фольклора, первый кандидат на должность заведующего кафедрой истории. Профессора с многолетним стажем уволили из университета. Конечно, все выглядело в высшей степени благопристойно, якобы из–за прогрессирующей болезни, но папа знал, что его выгнали, потому что он еврей. Просто выбросили, как последний хлам. Это не могло не сказаться на его здоровье. Ведь его лишили возможности заниматься историей Румынии — любимым делом, а теперь увозят из собственного дома.
Он знал, что машины, предназначенные для уничтожения его народа, уже весьма эффективно работают в других странах. Скоро придет черед Румынии. И это больше всего угнетало профессора. Было от чего ожесточиться, размышляла Магда. Она тоже вправе ожесточиться. Ведь это ее народ, ее наследие они хотят уничтожить. А вскоре убьют и ее.
О нет, только не ее. Она не может с этим смириться. Они отняли у нее всякую надежду стать кем–нибудь еще, кроме секретаря и сиделки собственного отца. Это ей достаточно красноречиво объяснил редактор, отвергнувший сборник ее песен. Магде стало невыносимо тяжело. После смерти матери одиннадцать лет назад она на собственном опыте убедилась, как нелегко прожить женщине в этом мире. Трудно, если ты замужем, еще трудней, если нет, потому что тогда тебе не на кого опереться. Женщину, имеющую какие–либо интересы помимо домашних дел, никто не принимал всерьез. Если ты замужем, то и занимайся домом, если не замужем, то, значит, что–то в тебе не так. А если к тому же ты еврейка…