Замоскворечье
Шрифт:
Впервые эту фамилию я услышал на сцене театра в крылатых словах Маяковского: "За что боролись?.. За что мы убили государя императора и прогнали господина Рябушинского, а!"
После революции Рябушинского Павла Павловича многие поминали, как Николая II, добрым тихим словом, только чтобы никто не услышал.
Ленин склонял имя Павла, Рябушинского десятки раз в числе главных врагов. Комментаторы в сочинениях вождя называют его "крупнейшим московским капиталистом и банкиром", цитируют его слова о "костлявой руке голода". Летом 1917 года на съезде промышленников в Большом театре он призывал удушить этой рукой "лже-друзей народа", "шайку политических шарлатанов".
В
Начиналось возвышение фамилии в "Якиманской части, 6 квартала", где пережил бури революций и реконструкций двухэтажный особняк с мезонином под маленьким портиком. Это типичная постройка в классическо-ампирном духе. Знатоки видят в нем некие черты купеческого вкуса: тяжелые своды, массивные объемы, маленькие окна первого этажа. Со двора дом предстает четрехэтажным, архитектор использовал перепад рельефа и нарастил кубатуру здания.
Большой дом нанимал любимец купеческой Москвы артист императорского Малого театра Михаил Щепкин, переехавший отсюда на Большую Якиманку. (Жаловал господам актерам император намного больше, чем "первый президент России" моим соседям по дому, народным артистам России, премьерам Малого театра, впавшим в непривычную им нужду...)
После Щепкина в 1829 году усадьбу купила "купеческая жена" Афимья Рябушинская. Ее крутившийся, как веретено, с утра до ночи супруг услышал однажды в доме игру на скрипке. Звуки доносились с чердака. Тайком от крутого отца брал уроки музыки сын Павел. То был последний урок: скрипка разлетелась вдребезги от удара по стропилам, учитель сбежал...
Сын не пошел против воли отца, видевшего в нем продолжателя семейного "дела". Оно было рядом с домом. Во дворе в корпусе фабрики грохотали триста ткацких станков. Первенец Павел унаследовал по завещанию якиманский дом. От тягостного брака, заключенного по воле родителей, после развода осталось у Павла Рябушинского шесть дочерей. Вторая любимая жена родила ему за двадцать лет 16 сыновей и дочерей! Они оставили след не только в фамильном деле, но и в истории искусства. Особняк Михаила Рябушинского на Спиридоновке (ныне - дом приемов МИДа), мог бы стать музеем, как вилла Барберини в Риме. В этом доме хранилось около ста картин великих мастеров. Они вошли в собрание Третьяковки и других музеев. Степан Рябушинский обожал русские иконы, многие из них спас как реставратор. Если бы не 1917 год, дом этого "господина Рябушинского" у Никитских ворот (Сталин поселил в нем друга Максима Горького) стал бы музеем икон. Из его собрания 54 шедевра попали в Третьяковскую галерею... Николай Рябушинский, белая ворона семьи, вышел из дела, отдался искусству, писал картины, выставлялся, по-крупному меценатствовал, связал свое имя с журналом "Золотое руно", объединением московских художников "Голубая Роза", плеядой замечательных живописцев начала ХХ века.
Старший из братьев, Павел Павлович, родившийся на год позже Владимира Ильича, попал в прицел вождя мирового пролетариата. Было за что. После революции 1905 года Рябушинский понял, что надо спасать Россию не только экономическими средствами. Занялся политикой, издавал большую газету "Утро России", возглавил разные комитеты. Ленин называл его в кавычках "вождем" российской торговли и промышленности. Он был им без кавычек. Купцы говорили: "Рябушинский царю правду скажет". Николай II его не принял, за что поплатился в феврале 1917 года. Спустя год Рябушинские бежали из Москвы кто-куда: в Лондон, Париж, Милан... В родном городе остались их сокровища картины и
...На Якиманскую набережную, продуваемую речными ветрами, ходил я года полтора, пока на стрелке заколачивали сваи и вздымали над водой столп из бронзовых парусников. Сюда влекла не столько тяга к искусству, сколько к политике. Монумент Петру стал точкой приложения противоборствующих сил, правых и левых радикалов. Первые - чтобы опорочить мэра Москвы Юрия Лужкова, шумно требовали демонтировать монумент. Вторые - тихо заложили под него взрывчатку.
Однажды утром появился здесь хмурый президент Борис Ельцин. Молча выслушал объяснения опешившего прораба, посмотрел на валявшиеся на земле большие отливки и уехал, ничего не сказав. А редакторам газет в Кремле заявил, что памятник возводится без его ведома. Ему поверили. И зря. Сам видел, как машина президента России в конце января 1996 года проследовала на Большую Грузинскую улицу, в мастерскую Зураба Церетели. Там Юрий Лужков все подробно доложил, а сияющий художник показал, как будет выглядеть стометровый Петр под парусами. Замысел мэра и художника президенту понравился. Его улыбка осталась на фотографии, сделанной в тот момент, когда рассматривался проект. Об этом, по-видимому, озабоченный предвыборными делами Борис Ельцин, на следующее утро побывавший в котловане Манежной площади, забыл. Хочу всем об этом сообщить.
И - продолжить рассказ о Замоскворечье.
ПОСРЕДИ СОРОКА-СОРОКОВ
Переулков в Замоскворечье не меньше, чем на Арбате. Правда, они не такие известные: Пушкин здесь не бывал. Но в наш век захаживали сюда большие поэты.
Собрались, завели разговор,
Долго длились их важные речи.
Я смотрела на маленький двор,
Чудом выживший в Замоскворечье...
Дочь и внучка московских дворов
Объявляю: мой срок не окончен.
Посреди сорока-сороков
Не иссякнет душа-колокольчик.
Такое признание Белла Ахмадулина сделала тридцать лет назад. Еще дальше от нас поэт, которого сейчас не издают, чьи песни не поют. Но какие дивные артисты, какие хоры и оркестры их исполняли!
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек,
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Могучая "Песня о родине" написана в начале "большого террора". Зловещая дата - 1937 - значится под словами:
И звезды сильней заблистали,
И кровь ускоряет свой бег,
И смотрит с улыбкою Сталин
Советский простой человек.
Кровь ускоряла свой бег, стекая по камням застенков, рвам, о чем воодушевленный автор ничего не знал, поверив вождю: "живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей". Похмелье поэта наступило 22 июня 1941 года. Тогда родилась "Священная война", с которой солдаты шли умирать за родину.
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой...
Сочинил эти песни выходец из замоскворецкого двора, сын "сапожника-кустаря" Василий Лебедев, придумавший себе революционный псевдоним - Кумач. Он учился в 10-й гимназии на Большой Якиманке, 33. А родился в Замоскворечье, в доме на Пятницкой улице, 6, где на фасаде протяженного двухэтажного дома висит мемориальная доска в память о нем.
За учебу в гимназии полагалось внести сто рублей в год. Их вносил исправно не сапожник, а живший в Англии русский историк Виноградов. Сочинявшего стихи на латыни гимназиста он надеялся отправить после окончания московской гимназии в Оксфорд...