Замурованные: Хроники Кремлевского централа
Шрифт:
— Слышь, мы с тобой нигде не встречались? — окликнул я парня.
— Нет, — тот уверенно мотнул головой, продолжая глупо улыбаться.
Отсидев пятнадцать суток на голодовке, Френкель заметно сдулся в размерах.
— Все еще голодуешь? — спросил я банкира.
— Вчера, как подняли, покушал. Вернусь на кичу — продолжу.
— Должны вернуть?
— Сегодня-завтра. Мне в общей сложности семьдесят пять суток карцера выписали.
— Тебе, я смотрю, только на пользу.
— Ну, да. Я на тюрьме после заезда набрал восемь кило. Представляешь, за две недели голодовки похудел ровно на те же восемь…
С
В Эквадор Костя предусмотрительно добирался через Украину, путая следы. О Латинской Америке Братчиков вспоминал со страстной грустью и злостью на самого себя. За полгода он там неплохо устроился, осваивая отечественные накопления. Получил вид на жительство, очаровывая аборигенов деньгами, а аборигенок светлой кожей. Но вот приспичило же «белому господину» нанести бизнес-визит в Соединенные Штаты. В консульстве США приняли документы, заверив в отсутствии препятствий для получения визы. Однако на следующий день Костю попросили явиться в консульство для разрешения некоторых формальностей. Кто мог предполагать, что «некоторыми формальностями» оказались трое бледнолицых с табличками “Interpol” на лацканах пиджаков. Братчикова определили в пересыльную тюрьму, где он должен был дожидаться решения местного суда об экстрадиции. Удача предстала в лице индейца-вертухая, который предложил организовать побег, точнее сказать, за три тысячи долларов вывести за ворота тюрьмы. И Костя согласился, да адвокат убедил, что суд за отсутствием оснований не даст разрешения на экстрадицию, и Братчиков завтра же будет отпущен. Но завтра самолет с Костей на борту летел уже в Европу, где беглеца передали фээсбэшникам. Из Шереметьева Костю приземлили сразу на «шестерку».
— Дурак я, дурак. Надо было сразу политического убежища просить, — сокрушался Братчиков.
В автозак «шестерку» загружали последней. Голубятни битком набиты, один стакан заперт, в другом, приоткрытом, сидела цветущая Лиана Аскерова, похудевшая и помолодевшая. Сразу за решеткой голубятни, в утрамбованной арестантской массе я наткнулся на Шафрая.
— Слышал, Боря, тебе тоже карцера выписали?
— Две недели, представляешь? Сволочи! В будни еще туда-сюда, а в выходные тоска жуткая, под радио чуть с ума не сошел… Я через суд кур вареных затянул, но холодильника же нет, они у меня на следующий день и стухли. Вонь на весь этаж, выкинуть-то можно только на следующий день. Короче, весело. Дней через пять вызывает Романов: извиняться пришел, свидетелей привел. Я говорю, сколько можно издеваться? Нужных вам показаний я на Френкеля все равно не дам. Стар для таких фокусов. Романов в ответ: «Хорошо, подумаем, просьбы есть еще?» Я ему говорю, что четыре месяца не могу палочки ватные со склада получить, серные пробки в ушах, отит и все такое. Он смеется, гад, мол, многого хотите, уж выбирайте или карцер, или палочки.
— Ну, а ты?
— Оставь, говорю, палочки себе, серу из ушей как-нибудь пальцем
— Что Олег рассказывает?
— У них все по-прежнему. Кумарин тренируется. У Олега, по его словам, сто пятьдесят мультов зелени зависло в Европе. Короче, тюрьму перемены трогают в последнюю очередь.
— Самуилыч, у тебя-то состав прежний?
— Меня до карцера перекинули в 607-ю. Там сидит пара мутных, чечен по Политковской, Олег Махалин, которому пэжэ дали, и Володя Некрасов.
— «Арбат Престиж»?
— Ага. С ним Махалин спортом занимается. Некрасов, когда заехал, с верхней шконки слезть не мог, мы его по двое страховали, чтоб не разбился. Месяц упорных тренировок, и Вова уже три раза может присесть. Для него это сумасшедший прогресс…
Автозак остановился в подвале Мосгорсуда, началась выгрузка. Кому в Басманный и в Мещанский — поехали дальше. Оставшейся публики было не много. В основном молодежь с общей «Матроски». В Мещанский ехала судиться банда — четыре человека, самому младшему — семнадцать, старшему — двадцать девять. На Ярославском вокзале вчетвером отобрали тысячу шестьсот рублей. Судились они уже второй месяц и были преисполнены блатной гордости.
Рядом со мной сидело существо проблемной половой и возрастной идентификации. То, что значилось некогда лицом, давно утратило признаки человеческого. Оно не деградировало, нет, оно просто мутировало от постоянного пищевого потребления спиртосодержащей бытовой химии. Существо было закутано в безразмерную зимнюю куртку, из-под капюшона которой торчала жабья мордочка. Бедолага сразу привлек внимание вокзальных бандитов своей внешностью и безответностью.
— Мужик, ты откуда? — окликнул его проходивший в шайке за главшпана.
— Сы Бытырки, — зашамкал арестант.
— Слышь, ты меня не понял. Я интересуюсь, откуда сам?
— Из… — прожевал сиделец, но я не расслышал.
— Это где такой? — промычал грабитель.
— Смоленская область, река Угра, знаешь? — пояснил алкоголик.
— Не в курсе. Я не интересуюсь. За что судят?
— За три гуся.
— Двести двадцать вторая?! Автоматы-пулеметы, ха-ха?! — уважительно удивился парень.
— Да, нет. Птица, — беззубо улыбнулся страдалец. — Три гуся, летают которые.
— Так ты гусей, что ли, спер? — заржал разбойник.
— На рынке, мороженых, — вздохнул арестант.
Утратив интерес к колхознику, коллектив переключился на обсуждение насущного.
— Когда примут год за два? — спросил малолетка авторитетных товарищей.
— Это все фуфляк! Не будет такого. Понял, да? Короче, сейчас будет закон, по которому всех, у кого срок до четырех лет, нагонят.
— Бильджо (парень груз. — Примеч. авт.), откуда знаешь? — на ломаном русском оживился грузин в глубине клетки.
— Я тут с депутатом ехал из Лефортова. Понял, да? А еще весной амнистию, короче, должны сделать. Это в честь семидесятилетия победы.
— Это, за амнистию, бильджо, я тоже слыхал. А то третий раз заезжаю… В конце концов должен же быть этот чертов амнистия в этой стране.
— Миронов, на выход! — раздалось снаружи, и в голубятню ворвался взлохмаченный сквозняк.