Замужество Татьяны Беловой

Дементьев Николай Степанович

Мама не принимала всерьез моей работы, но была рада, что я, так сказать, не сбилась с пути. Отец снова называл меня Танюшкой: он привык уважать любую работу, если она делается хорошо. Светка горячо наставляла меня:

— За этот год я помогу тебе подготовиться, а на будущий поступишь в вечерний институт. Ничего, ничего, Тань, это только поначалу тяжело, а из тебя еще знаешь какой человек выкуется!..

5

Прошло, кажется, месяца три или четыре. Как-то Лидию Николаевну вызвали к начальству, она вернулась радостно возбужденная:

— Ну, красотки, фотографируйте чертежики, а я ухожу в мозговой трест! Без меня, видите, там все дело заглохло, иду спасать положение!

В

чертежке стало тихо: всем хотелось знать, одна ли она идет или возьмет с собой кого-нибудь? А Лидия Николаевна посмотрела на Галю и Лиду-маленькую, с волнением ожидавших ее решения, и неожиданно повернулась ко мне, что-то соображая. Весело и громко сказала:

— Внесем сумятицу в ряды противника! Пусть и ученые знают, какие у нас красули водятся. Пойдешь со мной, Сфинкс.

Я почувствовала, что тоже волнуюсь. Лидия Николаевна посадила меня за свой стол и объяснила, что там, в научно-исследовательском, разорвало какую-то центрифугу, они переделывают ее, правят чертежи, и для завода срочно требуются кальки.

Днем я оформляла пропуск в отделе кадров, а вечером хорошенько обдумала, как мне лучше одеться. Утром надела черное шерстяное платье в обтяжку, с белой отделкой по вороту и рукавам, туфли на высоком каблуке, собрала волосы пучком на голове: получилось и скромно и элегантно. Подкрашивать ресницы и губы не стала, посмотрела на себя в зеркало: и так хорошо! Не то чтобы тонкая, но и не толстая, плечи прямые, грудь высокая, ноги стройные, сильные. Но главное — лицо. С румянцем и ямочками на щеках, прямым носом, пухлым ртом, синими глазами и очень светлыми, пушистыми волосами. Надевай кокошник — и боярышню рисуй!..

Лидия Николаевна пришла одетой, как всегда. Оглянула меня, хмыкнула удовлетворенно, точно именно этого и ожидала.

Тот первый день в лаборатории я помню, как сейчас.

В вестибюле серого корпуса у нас проверили пропуска, и мы поднялись по широкой лестнице на второй этаж, пошли по коридору. В нём там и тут стояли группами и в одиночку мужчины и курили. Из-за высоких дверей доносился то приглушенный, то резкий, до боли в ушах. шум. Лидия Николаевна открыла одну из дверей, и мы вошли.

Я удивленно остановилась. В большом зале пахло машинным маслом и железом, и вся его обстановка чем-то даже напоминала сарай Светки с Костей. Безо всякого порядка, как попало, стояли письменные столы, некоторые из них были завалены деталями, проволокой, какими-то приборами и походили на верстаки. А рядом стояли та настоящие верстаки со слесарным инструментом, как у отца. Но больше всего места занимали какие-то установки; я потом узнала, что они называются испытательными стендами. Стояли они или прямо на полу, или на бетонных подушках. Почти все здесь были одеты в рабочие халаты, у многих были грязные руки, мужчины тут же курили. Я словно попала в какую-то мастерскую: наш чистый и чинный чертежный зал по сравнению с этим выглядел прямо-таки храмом науки.

Лидия Николаевна чувствовала себя здесь как дома. Она задорно, чуть грубовато крикнула:

— Внимание, женихи! Невесту привела. Знакомьтесь — Таня Сфинкс. Продаю, дорого не возьму! — И потянула меня за руку.

Я чувствовала, что краснею. И как всегда при этом, стала злиться. А все они молча и спокойно разглядывали меня. Вдруг от верстака дернулся долговязый юноша — рабочий халат странно не гармонировал с его модной, зализанной прической, тонкими белыми руками и нагловато-самоуверенным выражением лица — и, по-женски кокетливо подхватив полы халата, чарльстоном, трясясь всем телом, пошел ко мне. Потом я узнала, что это был лаборант Колик Выгодский. Он трясся, а все по-прежнему выжидательно смотрели на меня. Я встретилась глазами с рыжей девушкой лет двадцати пяти, сидевшей за столом; воротник ее халата сзади был по-медному приподнят. Очень белое круглое лицо ее было совершенно спокойно, только черные глаза глядели на меня подзадоривающе и насмешливо. Из-за чертежной доски выглянул очкастый парень с усталым и каким-то прозрачным лицом,

улыбнулся с ехидцей тонкогубым ртом, стал негромко прихлопывать в такт ладонями. Я догадалась: меня разыгрывают и единственное, что мне надо сейчас сделать, — это умело ответить на шутку, показать себя. И я сорвалась с места, завертелась вокруг Колика. Танцевала я хорошо — недаром на танцульки бегала — и вскоре почувствовала, что все они с удовольствием смотрят на меня. Колик просто кривлялся, не умел танцевать, а я «выдавала» настоящий чарльстон. Теперь уже все хлопали в такт, улыбались мне.

Внезапно в лаборатории стало тихо, только я еще по инерции сделала несколько па, спохватилась, остановилась. Колик перестал танцевать еще раньше, ушел к своему верстаку.

Сзади стояли трое, я сразу поняла, что это начальство. Они были без халатов. Весь какой-то округлый мужчина лет пятидесяти, с заметным брюшком и бабьим, мягким лицом, равнодушно смотрел то ли на меня, то ли в окно: один его водянисто-серый глаз косил, и я не могла понять, которым же он смотрит нормально. Рядом стоял высоченный широкоплечий мужчина лет тридцати, с грубым скуластым лицом, маленькими глазами и тщательно зачесанными на пробор волосами. Глядел он на меня очень строго, Дорогой костюм сидел на нем мешковато, воротничок рубашки выбился наружу. Но все смотрели на третьего, невысокого, подчеркнуто-пряменького, тщательно выбритого, также зачесанного на пробор. Костюм на нем сидел удивительно ловко, и в лице и в фигуре было что-то такое свежее, подтянутое. Все конфузливо молчали, и я тоже растерянно ждала, что будет дальше. На вид ему было лет двадцать шесть, лицо простое, чистое, с легким румянцем, большеротое, лобастое, с глубоко сидящими небольшими темными глазами. Смотрел он на меня прямо, пристально, — я почувствовала, что снова краснею. А он вдруг поспешно отвел глаза… Тогда Лидия Николаевна сказала:

— Помощь вам прибыла, Анатолий Кузьмич.

Он пожал ей руку, спокойно улыбнулся — на щеках его вздулись бугристые желваки и лицо стало некрасивым, — протянул руку мне — она была маленькой, сухой и сильной, — сказал негромко:

— Локотов, — и тотчас пошел по проходу между стендами в дальний конец зала.

Все смотрели вслед. А он шел неторопливо, пружинистым, легким шагом, как-то странно выделяясь в рабочей обстановке лаборатории. Широкоплечий мужчина молча и угловато двинулся за ним, а пожилой, с бабьим лицом притворно игриво взял Лидию Николаевну под-руку и, видимо, для того, чтобы разрядить обстановку, нарочито приподнятым голосом проговорил:

— Ну, Лидочка, опять, значит, вместе будем? — И, смешно перекосив лицо, оглянулся по сторонам, будто приглашая всех посмотреть на него, но тут же отпустил руку и сразу забыл о Лидии Николаевне — она даже ничего не успела ответить ему — и совсем уже другим тоном, очень увлеченно заговорил: — Нет, вы понимаете, какая чепуха! Заказал вчера справочники в библиотеке, прихожу сейчас, а они, конечно, мою заявку потеряли. Ну, народ!.. А вот в войну, помню, приезжаю я в интендантство…

Он все время двигался, круто поворачивался, округло поводил руками. Колик подмигивал мне: «Пронесло!..» Рыжая девушка — я потом узнала, что это инженер Женя Боярская, — поспешно встала из-за стола, приветливо поглядывая на меня, подошла к нам. Парень в очках — Туликов, один из инженеров, — секунду внимательно смотрел на суматошного мужчину, потом спрятался за доску. Лидия Николаевна нетерпеливо дотронулась до руки говорившего:

— Яков Борисыч, так кого выручать надо?

— А?.. — Он спохватился, снова взял ее под руку. — Меня, меня!

— Значит, у вас центрифугу порвало? — язвительно спросила она.

— Почему только у меня? — Он засмеялся, ничуть не смутившись. — У нас с Женечкой, у нас! — весело договорил он и взял Боярскую тоже под руку.

— А я вот помощницу себе прихватила, — сказала Лидия Николаевна.

— Очень приятно! Очень приятно! — Он протянул мне пухлую руку. — Суглинов! — и тотчас стремительно, почти бегом бросился по проходу.