Замужество Татьяны Беловой
Шрифт:
— На заводе мы понимаем друг друга без слов, как родные, а здесь прямо как иностранцы, на разных языках говорим!
— Танцуем! — весело и звонко крикнула она, обрывая неприятный разговор и вылезая из-за стола.
Киселевы танцевали хорошо и красиво. Но у матери с отцом получалось еще лучше. Мы со Светкой, тесно прижавшись друг к другу, смотрели на мать, раскрасневшуюся, величаво плывущую по комнате, на отца, с неожиданной легкостью бросавшего свое огромное тело вприсядку. Дядя Сима сказал Киселеву:
— Вот она, любовь-то, молодой человек! А Егор Дмитрич неожиданно засопел, зачмокал, спрятал лицо.
— Никак
А после, уже вечером, все сидели во дворе, и мама пела. И отец с откровенной нежностью, такой непривычной, держал ее за руку на глазах у всех.
Летом мы вставали очень рано: надо было покормить кур, поросенка, подоить корову. Потом мы со Светкой разносили молоко дачникам. Обидно мне было, когда какая-нибудь городская женщина выходила к нам в халате, щуря заспанные глаза, говорила брюзгливо:
— Такие маленькие, а уже торговать научились! А водой не разводите? Знаю, знаю я вас, на нашей шее живете…
Девять часов утра, сама она только встала, не успела лица помыть, а называет бездельниками нас, вставших в шесть утра, уже успевших переделать столько дел, доставивших ей на дом молоко. Как-то я сказала об этом отцу с матерью. Они ничуть не удивились, точно иного и не ожидали. Мама сказала:
— А ты умей терпеть да не все слушай, что тебе говорят. А богатые и бедные всегда были.
— Подожди, мать, три-четыре… — остановил ее отец. — Сейчас, Танюшка, насчет бедных и богатых у нас в стране другой поворот, ты это понимать должна. Сейчас, если ты не жулик, ты получаешь по труду, сколько сумеешь заработать. А не так, как раньше, когда у капиталиста были заводы: он баклуши бил, а ему деньги текли… И отдыхающие-дачники разные. Другой на последнее за городом живет, чтобы здоровье поправить или детей на воздух вывезти. Ну а которые от безделья да лени на травке нежатся, те не люди, а так, три-четыре, вроде удобрения. С них пример брать нечего, иначе свою жизнь сломаешь. Мы люди простые, наше дело работать, три-четыре… Вот как мы с матерью, а то жрать нечего будет. А без труда и директором завода не станешь или там артисткой. Поняла?..
И еще одно запомнила я, сильно повлиявшее на меня в дальнейшем, наложившее отпечаток на всю мою жизнь.
Шила у нас на даче семья инженера: жена и две девочки нашего со Светкой возраста. Мы вместе играли, купались, ходили в лес. Инженер приезжал из города только на субботу и воскресенье, неожиданно сошелся с отцом, они вечерами беседовали о чем-то, сидя на крыльце, курили. Жена инженера, пышная высокая блондинка, всегда неопрятная и нечесаная, щеголявшая целыми днями в домашнем халате, к приезду мужа тщательно одевалась, причесывалась, мыла девочек. Капризно кричала мужу из окна: — Ай да что ты там все сидишь? Неделю не был и на семью посмотреть не хочешь!.. Нашел на что время тратить!
Он виновато улыбался, уходил наверх.
И вот как-то в понедельник она сказала при нас своим дочерям:
— Хватит вам с этими пригородными возиться! Неужели подходящей компании найти не можете?
Мы со Светкой, конечно, обиделись, а послушные девочки инженерши перестали с нами играть.
Для Светки это как-то прошло без следа,
— Правильно, по одежке встречают! И у нас со Светкой появились велосипеды, дорогие и красивые вещи. И вот это внешнее восприятие человека «по одежке» осталось у меня на всю жизнь.
2
Теперь-то я понимаю, что мы со Светкою просто не могли вырасти одинаковыми.
Светка на год моложе меня, черты лица нее как будто те же, что и у меня (она, в общем, тоже похожа на мать), и одновременно не те: что-то чуточку исказилось в них, и Светка даже в детстве была некрасива. У нее рано заболели глаза, и в первый класс она пошла уже в очках. Маленькой она вообще много болела. Отец относился к нам совершенно одинаково, хотя теперь он любит и уважает ее больше, чем меня. Он всегда был так занят работой, что времени на нас у него просто не оставалось. К тому же он считал, что воспитание детей — дело матери. А мама относилась к нам неодинаково. Это на первый взгляд трудно объяснить: казалось бы, она больше должна была любить Светку, младшенькую и болезненную. Но не такая наша мама. Сама человек очень здоровый физически, деятельный и сильный, она бессознательно презирала всякую слабость. Насмешливо говорила о мужчинах маленького роста:
— Мозгляк! Соплей перешибить!..
Я не видела, чтобы мама когда-нибудь плакала. А ведь Светку приходилось все время выхаживать, возиться с врачами и лекарствами. Я же росла здоровой, веселой и красивой девчушкой. И очень рано почувствовала, что мама относится ко мне более мягко и ласково, чем к Светке. Она словно бы гордилась мною, заставляла в детстве танцевать перед гостями, хвасталась мною перед дачниками. Светка, конечно, тоже чувствовала это. Она была немного замкнутой, тихой и послушной.
До четвертого, кажется, класса я водила ее в школу за руку, на переменах следила, чтобы она съела весь завтрак, настороженно защищала от мальчишек. И Светка до смешного слушалась меня во всем, точно маму.
В младших классах я очень дружила с Лешкой Лытневым, он теперь известный футболист. Мы сидели с ним на одной парте, и он был первым мальчишкой, которым меня дразнили. Лешка еще тогда решил стать спортсменом, купался всю зиму, в школу и из школы почти всегда мчался бегом, летом я почти всегда видела его с мячом, а зимой с лыжами или коньками. Ему, наверно, нравилось, что я такая же сильная и отчаянная, как он, стараюсь ни в чем не уступить ему.
И вот как-то в начале октября мы возвращались из школы — Лешка шел вместе со мной и Светкой. Не помню уже за что, но он сильно ударил Светку. Я отбросила в сторону сумку и сказала:
— Нашел с кем связываться. Ты вот меня ударь!..
Он растерянно заморгал. Светка жалобно плакала. Тогда я ударила его сама. И началось!.. Не знаю, чем бы это кончилось. Знаю только, что ни он, ни я не уступили бы. Нас разняли взрослые. А мама только засмеялась, увидев мое лицо.
На следующий день Лешка поджидал нас утром у нашего дома. Я снова приготовилась к драке, но он сказал: