Замысел
Шрифт:
Спасибо товарищу Сталину
Не знаю, устроено ли это было намеренно, но в той части Ходжента, где обитала наша семья, жили исключительно русские. Таджиков я воспринимал как иностранцев и встречал только за пределами этой части, не считая моей подружки Гали Салибаевой, а также мелких торговцев, точильщиков, старьевщиков, нищих, сумасшедших и прокаженных, которые иногда забредали и к нам.
С Галей я дружил и очень тесно. Мы ходили всегда вместе, взявшись за руки, она в таджикском шелковом платье с разноцветными расплывчатыми узорами, а я в коротких штанишках со шлейками и поперечными перемычками и в длинных чулках в рубчик, которые прикреплялись к ноге одним из двух
Когда мы с Галей куда-нибудь шли, мальчишки из нашего и других дворов, подбегали, загораживали нам дорогу, приплясывали, корчили рожи и выкрикивали: «Тили-тили тесто, жених и невеста, тесто засохло, а невеста сдохла. Жених плакал, плакал и в штаны накакал». Я огорчался, иногда даже готов был кинуться на дразнильщиков с кулаками, но Галя меня удерживала, утешала и обещала: «Когда ты вырастешь большой, я на тебе женюсь, а когда ты будешь старенький, я буду давать тебе таблетки и порошки и греть грелку».
В детском саду, куда мы ходили с Галей, натянутый от стены к стене, висел транспарант со словами: «СПАСИБО ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ ЗА НАШЕ СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО».
Под транспарантом располагался большой портрет товарища Сталина, который держал на руках девочку, сам смеялся и смешил ее, щекоча ее правую щеку своим левым усом. Эта девочка-таджичка по имени Мамлакат, похожая на Галю, была немногим старше нас, но уже широко прославилась тем, что первая в мире догадалась убирать хлопок двумя руками, а не одной. Воспитательница тетя Паня рассказывала нам, что Мамлакат, достигнув очень больших успехов в уборке хлопка, была приглашена в Москву, в Кремль, где дедушка Калинин лично вручил ей орден Ленина, а Сталин (его дедушкой никто никогда называть не решался) поднял ее на руки.
Глядя на портрет, я завидовал, огорчался и думал, что, если бы меня послали на хлопок, я бы не хуже Мамлакат догадался убирать его двумя руками. Ведь додумался же я своим умом, что, если буквы, которым меня научила бабушка, приставлять одна к другой, из них сложатся слова. И с радостью убедился, что я прав, прочтя название газеты «Известия» и вывеску «Магазин». Так что я тоже не самый глупый мальчик и до двух рук сам бы непременно додумался. И тогда Сталин меня тоже поднял бы на руки, но…
Совершая определенные усилия по части самопознания, я пытаюсь понять, правда ли или это кажется задним числом, что Сталин и Ленин мне с раннего детства очень не нравились. И думаю, может быть, правда, потому что с малолетства я многое постигал не умом, а инстинктом, который, как сказано выше, умнее ума.
По праздникам – 23 февраля, 1 мая и 7 ноября – к нам в детский сад приводили кавалериста со шпорами на сапогах и с длинной саблей на боку. Он рассказывал нам о непобедимости Красной Армии и давал потрогать саблю, впрочем, не вынимая из ножен. Нам в детсаду вообще рассказывали очень много важных вещей: о втором съезде РКП(б), о взятии Зимнего дворца, о коварных происках троцкистско-бухаринской оппозиции, и только наша воспитательница тетя Паня читала нам какие-то истории про зайчат, поросят и волков.
Тетя Паня, как я заметил, почему-то отличала меня от других и иногда во время обеда сажала за стол рядом с собой. Раза два или три она с разрешения мамы забирала меня на выходные дни к себе домой, где жила вместе со своей матерью. Там обе женщины развлекали меня и готовили мне
Только став взрослым, я понял, что тетя Паня и ее мать жалели меня, потому что я жил без папы. Они, вероятно, знали, где был мой папа и почему.
Сучонок
Ходжент ввиду частых землетрясений был почти весь одноэтажный, таким был и наш дом, длинный, похожий на барак, но с отдельными, отгороженными друг от друга двориками – каждый на две семьи. В этих двориках жильцы разводили цветы и летом спали среди цветов на открытом воздухе. Моя кровать стояла рядом с кроватью Женьки Чепенко, ложась спать, мы шепотом вели между собою нескончаемые дискуссии о том о се м. Например, о том, можно ли саблей перерубить толстое дерево. Или Женька начинал спорить, что он старше меня, потому что он тридцать первого года рождения, а я тридцать второго. С чем я никак согласиться не мог, точно зная, что тридцать два больше, чем тридцать один. Память о наших разговорах перед впадением в сон под низко висящими крупными звездами была бы приятной, если бы не укус скорпиона, которого я во сне случайно коснулся рукой. Боль от укуса была столь велика, что остаток ночи я бегал по двору и орал, перебудив всю округу.
Кроме отдельных двориков было еще пространство между нашим домом и сараями, как бы общий двор, где водилась в больших количествах всякая живность, включая свиней, коз, кур, кошек и собак. Собаки все были бездомные, но опекаемые людьми: они жили у нас у всех, приходили в плохую погоду и ложились в коридоре. Но при этом проявляли известную деликатность и, как только ненастье кончалось, уходили во двор.
Вся эта мирная жизнь время от времени прекращалась и наступал Великий Ужас, который в моей памяти запечатлелся так: солнце застывает в зените, жара становится невыносимой, двор пустеет и все живое исчезает с лица земли.
Застывшая эта картина связана в памяти с приближением коричневого ЗИСа или появлением пары (он и она) отвратительного вида людей с толстой веревкой в руках. Эти люди назывались собачники. Они разъезжали по городу в повозках с клетками, набитыми несчастным скулящим и воющим собачьим сбродом, из которого потом, как всем было известно, варили мыло. Оставив повозки где-нибудь вдалеке, собачники, сами своими повадками напоминавшие хищников, шли по дворам с арканами и, завидев возможную жертву, крались к ней, приседая и раскрыв от напряжения рты. К счастью, это им не всегда удавалось. Собаки каким-то образом о приближении своих истребителей узнавали заранее и прибегали к людям прятаться. Забивались в самые дальние углы, поджимали хвосты, мелко дрожали, и это был настоящий, подлинный животный страх смерти. Хотя собаки, говорят, не потеют, мне помнится, что шерсть у них становилась от страха влажной и жирной.
Всех собак в нашем большом дворе без различия породы и пола звали Бобками. Рыжая сучка Бобка всегда пряталась у нас в коридоре и всегда задолго до появления собачников. Другой Бобка был большой, добродушный и беспечный пес, который нас, детей, охотно возил на спине и которого однажды собачники чуть не заарканили. Причем с моей помощью. Они появились в нашем дворе, мужчина и женщина с кольцами веревки, перекинутыми через левый локоть, и с петлями в правой руке. Его я не запомнил, а она была худая, плоская, в черной блузке с накладными карманами и закатанными выше локтей рукавами, в серой, из шинельного сукна юбке, в солдатских ботинках на босу ногу и с жеваной папиросой в зубах. Все живое немедленно сгинуло, во дворе были только я, Бобка и собачники, которые приближались к нему, приседая и втянув голову в плечи. Бобка неуверенно вилял коротким хвостом и наблюдал за этими людьми с настороженным любопытством.