Заначка Пандоры
Шрифт:
Ковальский пошарил за спиной, нащупал кресло, подтащил к себе. Добавил яркости. Уселся поудобнее, так и не натянув, как следует, штаны. Что-то неправильное происходило, и слишком внезапно. Стоило ему взять три дня отпуска… Но дело не только в прерванном отдыхе. Ковальского настигло тревожное предчувствие, будто за плоскостью монитора таится второй пласт данных, обработать которые его мозг пока не в силах. Он потер глаза. «Я свыкся с рутиной, — подумал он, — ослабло ожидание, что рано или поздно предстоит действовать молнией».
— Юджин! — Гарсия помолчал. — Я выслал машину. Тебя ждут.
Гарсия
Ковальский застегнул рубашку, вернулся на кухню, открыл холодильник. Он делал вид, что выбирает, чего бы выпить бодрящего, спиной осязая нервные метания электронов в процессоре. Компьютер на столе словно усмехался, словно подначивал: «Эй, парень, не пора ли круто сменить твое барахтанье в вонючем пруду, которое ты стыдливо кличешь научной работой, на реальную авантюру?»
Юджин взял банку холодного кофе. Руки не дрожали. Дрожало всё внутри.
«…Целых шесть лет… А если им чудовищно повезло, то каких-то жалких шесть лет. Исчезающе малый срок».
Он вернулся к экрану. На всех трех снимках она ни разу не повторяла себя. Тонкие черты, иссиня-черная стрижка, полуулыбка, готовая соскользнуть с губ. Первый кадр — девушка на балконе, белый топик, в руке бокал вина, лицо запрокинуто навстречу солнцу. Судя по углу, снимали с крыши соседнего дома. На втором кадре обстановка уличного кафе, за спиной девушки угадывается размытый силуэт мужчины в красной куртке. Девушка что-то напористо говорит, дополняя речь жестом нервной изящной кисти. Третий снимок удерживал его внимание дольше всего.
Фотограф в группе Луиса никогда не эстетствовал и сентиментальностью не страдал. Снимки являлись, по сути дела, необязательным дополнением к анкете. Мало того, девяносто семь процентов фото— и видеоматериалов почти сразу, после проверки и отбраковки основных данных, навечно ложились в архив. Оставалось признать, что в данном случае фотограф был ни при чем.
Девушка стояла на краю тротуара, собираясь переходить дорогу. Что-то привлекло ее внимание, и взгляд распахнутых глаз, обращенных прямо в камеру, заставил Ковальского откинуться в кресле. Ее лицо, казалось, застыло, словно воск, но при этом поражало выразительностью. В глазах почти ужас застыл, скулы напряжены, точно она смотрит в бездну.
Люди шагнули на проезжую часть. Впереди девочка вела за руль велосипед, позади велосипедистки, обнявшись, шли двое подростков. Ковальский уловил вдруг смутившую его деталь. Девушка задержалась под светофором, на бордюре. Поза нерешительного ожидания, даже не изящество, а скорее незащищенная нежная хрупкость. Ковальский знал, что съемка велась из машины, откуда заметить оператора просто невозможно, но не мог отделаться от абсолютно идиотского ощущения, что она каким-то образом предвосхитила слежку, почувствовала его будущий взгляд, и обращалась к нему. Пронзительно, нетерпеливо…
Он покрутил головой. Поднялся, допил кофе. На дневном полушарии трое делали свое дело, не оставляя ее ни на минуту без внимания. На памяти Ковальского Большой П. лишь четырежды за шесть лет санкционировал процедуру круглосуточного наблюдения. И всякий раз впустую.
Со дна платяного шкафа он вытащил чемодан с дорожным комплектом, сложил в сумку ноутбук, установил шифр сейфа. Вздохнув, тронул спящую девушку за плечо. К несомненным достоинствам Лайзы относилась способность быстро, ни о чем не спрашивая, уходить. Пока она плескалась в душе, Ковальский выставил вещи на порог, последний раз огляделся. Во дворе зафыркал двигатель — ровно через положенные семнадцать минут. Кто-то у них, в первом отделе, заболел, и Кристофф тянул четвертое дежурство за неделю. Он даже успел запомнить Лайзу и кивнул ей одними глазами.
У Кристоффа в «Понтиаке», как всегда, нашелся термос отчаянно крепкого кофе, и они даже успели выпить по стаканчику, прежде чем высадили Лайзу возле ее дома. «Славная девочка, покладистая», — провожая ее глазами, нежно подумал Ковальский. Предшественница Лайзы бросила Юджина как раз после парочки подобных вызовов.
Охранник отпер ворота с табличкой «Братья Донахью. Всё, что нужно для вашего сада». Слева от второго шлагбаума, из темноты, появился человек, быстро осветил фонариком багажник и документы. Затем Кристофф своим чипом открыл ворота гаража.
Обойдя несколько стоящих впритирку сельскохозяйственных машин, Ковальский шагнул в помещение душевой и, глядя в потолок, в скрытый глаз телекамеры, активизировал карту. Задняя стенка душевой кабинки отъехала в сторону, открыв вход в кабину лифта. Следующая карта, одновременно с поворотом ключа. Визуальный контроль, металлодетектор, собака. За дверью слева его ждали.
— Мистер Ковальский!
— Джентльмены, — он поклонился, оценивая обстановку.
Полный сбор. Присутствовали те, кого Ковальский никак не ожидал увидеть в такую рань. Большой П. и Большой Ю., собственной персоной. Еще и Большой Д. Почти весь «попечительский совет» в сборе. Помятые, недовольные, заспанные лица. Умберто, на правах хозяина кабинета, разливал кофе.
— Мистер Ковальский! — Большой П. покрутил в пальцах сигару. Сколько Юджин знал старика, тот никогда не расставался с сигарами, но никто не видел его курящим. — Мы здесь, потому что ситуация требует немедленного вмешательства.
— И вашего, Юджин, личного участия, — добавил Большой Ю. — В силу языковой принадлежности.
— Э-э… По инструкции начальник отдела…
— Отставить, — быстро сказал Большой Д.
Ковальский прекратил размешивать кофе и перевел взгляд на Гарсию. Тот нарочито закашлялся. «Чертов солдафон, — подумал Ковальский, — иди и командуй своей охраной».
— Я же сказал, немедленное вмешательство, — повторил Большой Д. — Мистер Умберто, доложите обстановку.
Гарсия встал:
— Два часа назад мы потеряли контакт с группой Родригеса.
— Что?! — не удержался Ковальский.
— Последнее сообщение — сводка разговоров объекта за истекшие сутки. Перевод достаточно небрежный, но в операторской вы можете прослушать оригинальную запись.
— Так… — Юджин попытался привести мысли в порядок. — Но это просто невозможно. Там трое спецов, куда могла пропасть связь?