Занавес опускается: Детективные романы
Шрифт:
На четвертом сеансе сэр Генри, вероятно предавшись воспоминаниям, вдруг произнес строки, которые она столько раз перечитывала:
…Меркнет свет. Летит К лесной опушке ворон… [42]Его голос раздался в тишине так внезапно, что она чуть не выронила кисть и, пока он не закончил, неподвижно ждала, сердясь на себя за шевельнувшийся в душе неподдельный страх. Когда он замолчал, она, не зная, что сказать, тоже молчала, но, кажется, старик прекрасно понял, как сильно подействовал на нее этот неожиданный и вроде бы никому
42
«Макбет», акт III, сцена 2.
Мгновенье спустя она снова взялась за работу, и все снова пошло на удивление хорошо. Агата работала без спешки, но портрет подвигался с пугающей быстротой. Через час она поняла, что голова уже написана и больше ничего трогать нельзя. Ее вдруг охватила усталость.
— На сегодня, думаю, достаточно, — сказала она, и ей опять показалось, будто сэр Генри все понял и не удивлен.
Вместо того чтобы уйти, он спустился со сцены и подошел посмотреть, сколько она за сегодня успела. Как это иногда бывает после удачных сеансов, она испытывала благодарность к своему натурщику, но ей не хотелось, чтобы он говорил о портрете, и она начала рассказывать ему про Панталошу.
— Она рисует развеселый пейзаж с красными коровами и зеленым самолетом.
— Тю! — меланхолически произнес сэр Генри.
— Хочет сама его вам показать.
— Патриция меня глубоко обидела, — сказал сэр Генри. — Да, глубоко обидела.
— Вы имеете в виду… — Агата замялась. — Ну, что якобы она написала что-то у вас на зеркале?
— «Якобы»?! Тут нет и тени сомнения. Более того, она открыла мой стол и вытащила из ящиков бумаги. Кстати, если бы она могла прочесть те два документа, которые там нашла, то, замечу вам, слегка бы обеспокоилась. Потому что они, замечу вам, имеют к ней непосредственное отношение, и если она не прекратит свои возмутительные выходки… — Он замолчал и грозно нахмурился. — Впрочем, посмотрим. Посмотрим. Ее матери следует понять, что мое терпение небезгранично. А кот! — гневно воскликнул он. — Она превратила моего кота в посмешище. У него до сих пор на усах грим. Он его так до конца и не вылизал, хотя ему даже масла давали. Что же касается оскорбления, которое она мне нанесла…
— Но я уверена, что она ни при чем. Я присутствовала, когда ее ругали. И я совершенно уверена, что она знать ничего не знала.
— Тю!
— Нет, но правда… — Может, сказать про пятно на пальце у Седрика? Нет, она и так вмешивается не в свое дело. — Панталоша ведь обожает хвастаться своими проказами, — быстро продолжала Агата. — Она мне рассказала про все свои подвиги. А кроме того, она никогда не называет вас «дедушка», и я случайно видела, как она пишет это слово: она показала мне один свой рассказ, там вместо «дедушка» всюду написано «дедышка». Я уверена, что Панталоша вас очень любит, — Агата вдруг засомневалась, правда ли это, — и никогда бы не позволила себе такой глупой, злой шутки.
— Я любил этого ребенка, — сказал сэр Генри тем невыносимо прочувственным тоном, который был в ходу у Анкредов. — Любил, как родную дочь. «Моя самая любимая любимица» — называл ее я. И никогда не скрывал, что выделяю ее среди остальных. После моей кончины, — продолжал он, все больше повергая Агату в смятение своей проникновенностью, — ей бы это стало понятно… но, увы. — Он шумно вздохнул.
Не зная, что сказать, Агата принялась вытирать палитру. Свет, падавший из единственного незанавешенного окна, уже потускнел. Когда сеанс кончился, сэр Генри выключил рампу, и в маленьком театре по углам притаились тени. От тянувшего сверху сквозняка они беспокойно шевелились; конец веревки, на которой висел задник, хлопал о раскрашенный холст.
— Что вы
— Пожалуй, ничего.
— А я этот вопрос изучал. Глубоко изучал.
— Вообще-то я полистала ту любопытную книжечку в гостиной, — помолчав, призналась Агата. — Ту, что лежит под стеклом.
— А, да-да. Она принадлежала моему предку, который перестроил Анкретон. Его, кстати, самого бальзамировали, так же как и его отца и деда. У Анкредов такая традиция. Наш семейный склеп в этом отношении весьма примечателен, — мрачно заметил он. — Если меня похоронят в Анкретоне — отечество может распорядиться иначе, но, конечно, не мне об этом судить, — так вот, если меня похоронят здесь, традиция тоже будет соблюдена. Я дал четкие указания.
«Господи, — взмолилась про себя Агата, — сменил бы он тему, а то уже невозможно». И пробормотала что-то невнятное.
— Вот так, — безрадостно подытожил сэр Генри и собрался уходить. Подойдя к ведущим на сцену ступенькам, он задержался.
«Сейчас сообщит еще что-то, столь же доверительное, — подумала Агата. — Только хорошо бы — что-нибудь повеселее».
— Как вы относитесь к бракам между двоюродными братьями и сестрами?
— Я?.. Я, право, не знаю, — лихорадочно соображая, промямлила она. — Кажется, я слышала, что современная медицина их допускает. Но, честно говоря, я в этом не сведуща и…
— А я — против! — громко заявил он. — Я такое не одобряю. Поглядите на Габсбургов! А испанские короли? А Романовы? — К концу он говорил уже тихо, а потом, проворчав что-то себе под нос, и вовсе замолк.
— Панталоша… — надеясь отвлечь его от этих мыслей, начала Агата.
— Ха! Нынешние доктора ничего не понимают, — сказал сэр Генри. — Стригущий лишай, эка невидаль! Обычная детская болезнь, а Уитерс уже месяц возится без толку и теперь надумал свести ребенку волосы депиляторием. Какая гадость! Я поговорил с ее матерью, но лучше бы держал язык за зубами. Кто будет слушать старика? — риторически спросил он. — Никто! У нас древний род, миссис Аллен. Наш герб восходит к тем временам, когда мой пращур, знаменитый Сиур Д'Анкред, сражался бок о бок с Вильгельмом Завоевателем. И даже еще раньше. Да, еще раньше. Это славный род. Возможно, и я по-своему внес скромный вклад в его историю. Но что будет, когда меня не станет? Где мой наследник, вопрошаю я. И кто же предстает моему взору? Некое су-ще-ство! Жеманный вертопрах!
Сэр Генри явно ждал, что она выразит свое отношение к характеристике, данной им Седрику, но Агата не могла придумать ничего подходящего и молчала.
— Последний из рода Анкредов! — Он сверкнул глазами. — Рода, который пришел в Англию вместе с Вильгельмом Завоевателем и…
— Но, может быть, он еще женится, — сказала Агата, — и родит…
— Кого? Плюшевого зайку? Тьфу!
— Может быть, мистер Томас Анкред?..
— Старина Томми? Нет. Я с Томми говорил. Он не понимает. Он так и умрет холостяком. А у Клода жена уже не в том возрасте. Я всю жизнь надеялся, что после моей смерти род Анкредов не угаснет. Тщетные надежды!
— Поверьте, вы видите все в слишком мрачном свете, — сказала Агата. — И что за разговоры о смерти? Такой крепкий мужчина… Кто другой простоял бы целый час в шлеме, который весит чуть не пятьдесят фунтов? Жизнь может преподнести вам еще много приятных сюрпризов и интересных перемен.
Он немедленно расправил плечи и снова стал галантным рыцарем — в этом мгновенном преображении было даже что-то жуткое.
— Вы думаете? — Ловким движением он незаметно поддернул плащ. — Что ж, может быть, вы и правы. Умница! Да-да, в моей жизни еще возможны интересные перемены. Более того… — он замолчал и как-то очень странно хмыкнул. — Более того, для других это будет большой сюрприз.