Занимательная механика
Шрифт:
— Так что же ты задумал?
— Секрет.
Они вернулись в кресла, удобно развалились на мягких подушках, пару мгновений молча смотрели друг на друга, а затем Петрович потянулся и взял со стола деревянную шкатулку:
— Будешь?
— А как же! — с энтузиазмом отозвался Корзинкин. — Побывать в гостях у олигарха и не выкурить сигару? Меня же засмеют.
— Теперь не засмеют.
Илья обрезал две длинные «Гаваны», и спустя несколько секунд к потолку устремились клубы ароматного дыма.
— Хорошо… — протянул Корзинкин. Помолчал и, внимательно глядя на Стрекалова,
— Жаль, — спокойно отозвался Петрович.
В его тоне не было ни раздражения, ни досады, Илья понимал, что рано или поздно они упомянут в разговоре четвертого друга.
— Звонил?
— Я ему, — уточнил Стрекалов. — Когда приглашал.
— А он не перезвонил.
— Угу.
Лева повертел в руке тлеющую сигару.
— Мама Валя говорила, ты ему работу предлагал?
— Угу. — Илья пустил колечко дыма и разглядывал его с таким вниманием, словно именно в этой призрачной конструкции заключался Божий промысел. — В очередной раз.
— Он снова отказался?
— Сказал, что у него все в порядке.
А сейчас в голосе промелькнула обида.
Из четверки неразлучных друзей Стрекалов добился больше остальных: владелец крупной финансовой компании, миллионер, известный в стране человек, он мог очень и очень много, но… но его друзья, самые настоящие, «родом из детства», не спешили обращаться за помощью. Яшка, которому хронически не везло в жизни, уверял, что у него «все в порядке», Корзинкин, попавший когда-то в широкую черную полосу, категорически отказался от предложения Ильи пойти работать на его фирму.
«Деньги приходят и уходят, — философски заметил тогда Лева. — Сегодня я бедствую, завтра поднимусь. А рисковать нашей дружбой не хочу. Сейчас ты для меня не господин Стрекалов, президент и благодетель, а просто Петрович, и я могу в любой момент дать тебе в глаз или обругать так, как сочту нужным. И ни за какие деньги от этого не откажусь».
Стрекалов не обиделся, помог другу другим способом, поддержал. Лева пережил полосу, нашел отличную работу, затем открыл свое дело и вот уже много лет чувствовал себя весьма и весьма уверенно. И не отказывал себе в удовольствии ругать Петровича так, как считал нужным.
А вот Яша преодолеть затянувшийся кризис не мог. Но Илье в нежелании друга получать помощь виделись совсем иные, нежели у Корзинкина, причины.
— Мне кажется, он нас обвиняет, — вздохнул Стрекалов.
— В чем?
— В том, что у нас все нормально.
— В таком случае у него началась последняя стадия деградации, — проворчал Лева. — Обвинять других в собственных проблемах — это пик лузерства.
Корзинкину не понравился ход разговора, но и спорить со Стрекаловым Лева не стал: Петрович умный, Петрович в людях разбирается, и Петрович Яшку любит.
— Он считает, что мы стали людьми другого круга, — закончил Корзинкин.
— Угу, — согласился Илья.
И оба подумали об одном: настоящая дружба «кругов» не замечает. И еще подумали: тему надо сворачивать.
— Кстати, пора бы Очкарику появиться. — Лева бросил хищный взгляд на бутылку необыкновенного хереса. — Долго мы его ждать будем?
— Не будем, — решил Петрович. —
— Разливай, — улыбнулся Корзинкин и потянулся за бокалами.
Пруд располагался к югу от дома Стрекаловых, метрах в ста, а ведущая к нему дорожка проходила через небольшую рощицу, среди деревьев которой пряталась уютная беседка с резными деревянными колоннами и зеленой восьмиугольной крышей. Идущий быстрым шагом Волков почти проскочил мимо нее, но, услышав негромкий окрик: «Федя!», немедленно остановился, развернулся и подошел к сидящей в беседке женщине:
— Да, Валентина Сергеевна?
— Торопишься?
Мама Петровича жила отдельно. Шутила, что «дом двух хозяек не терпит», и обосновалась неподалеку, в собственном коттедже. Но выходные, разумеется, проводила у сына.
Утром она занималась с детьми, руководила играми на поляне, но к пруду, сославшись на усталость, не пошла, предпочла чтение в беседке. Теперь же, судя по всему, книга ей надоела и захотелось поговорить. Волков, несмотря на то что его ждали друзья, отказываться от предложения поболтать не стал, вошел внутрь, присел на соседнюю лавку и покачал головой:
— Нет, не тороплюсь.
— Врешь.
— Никогда!
Мама Валя улыбнулась. Невысокая, полная, с морщинистым лицом и длинными, собранными в пучок на затылке, совершенно седыми волосами, она, несмотря на итальянский брючный костюм, выглядела стопроцентной русской бабушкой. Каковой, в сущности, и была. Детвора ее обожала.
— Ты редко здесь появляешься, — посетовала Мама Валя. — Я соскучилась.
— Дела, — пожал плечами Федор. А что он еще мог сказать?
— У Левы тоже дела, но он бывает у Илюши не реже двух раз в месяц, — заметила старушка.
— Ему детей нужно развлекать.
— А тебе не нужно?
— У меня один Степан, а у Левы… — Очкарик махнул рукой: — Лева сам уже со счета сбился.
— Это верно, — улыбнулась Мама Валя. Она положила книгу на столик, внимательно посмотрела на Волкова и спросила: — Как там у тебя?
— Рутина.
— Ой ли? — недоверчиво прищурилась старушка.
— По-прежнему ловлю жуликов, — вздохнул Федор. — Но меньше их не становится.
— Тебя это беспокоит?
— Ни в коем случае! — честно ответил Очкарик. — Если все станут честными, я останусь без работы.
— Которая тебе нравится, — уточнила Валентина Сергеевна.
В свое время решение Волкова надеть погоны вызвало у друзей непонимание. Во-первых, ни в счастливом детстве, ни в романтической юности Очкарик не проявлял никакого желания стать сыщиком. Во-вторых, Федор считался прекрасным инженером, ему предлагали пойти в аспирантуру, заняться научной работой, но… Но после защиты диплома Волков пошел на службу в МВД. Причем не в техническую часть, а в розыск, и одновременно поступил в Академию. Друзья, с трудом принявшие его выбор, тем не менее ни на мгновение не усомнились в том, что замысел Федора осуществится, и не ошиблись: карьера у Волкова складывалась успешно. Тридцать шесть лет, а уже полковник, высокая должность в министерстве, а самое главное — занятие приносит удовлетворение.