Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев
Шрифт:
– А почему же Чацкого не заела среда?
– возразил ему Тугодум.
– Он ведь жил в ту же эпоху!
И тут Молчалин обратился к суду:
– Коль речь зашла о Чацком, господа,
Я вас прошу позвать его сюда.
Не успел он договорить, как Чацкий уже стоял перед судейским столом. Презрительно смерив взглядом Молчалина, он обратился к судьям:
– Я ждать себя, ей-Богу, не заставлю.
Чуть свет уж на ногах, и я у ваших ног.
Задайте лишь вопрос, и, видит Бог,
Все объясненья
– Нам хотелось бы знать, что вы думаете о Молчалине?
– спросил я.
Чацкий
Ничтожный господин. Из самых пустяковых.
Тугодум
А нам его тут ставят в образец.
Читали жалобу?
Чацкий
Я глупостей не чтец,
А пуще образцовых.
Молчалин
Ну и гордыня! Слышали ответ?
Отнесся как-то я к нему с советом.
Что ж он? Отмел с порога мой совет
Да посмеялся надо мной при этом.
Чацкий
Меня советом вы хотели подарить?
Молчалин
Да-с! и могу совет свой повторить.
Я говорю о той почтенной даме...
Нет нужды называть, вы знаете и сами...
Татьяна Юрьевна!!! Известная, - притом
Чиновные и должностные
Все ей друзья и все родные
К ней непременно надо б съездить вам...
Чацкий
На что же?
Молчалин
Ведь частенько там
Мы покровительство находим, где не метим!
Чацкий
Я езжу к женщинам, но только не за этим
Мне покровительства не надобно.
Молчалин
К тому ж Вам папенька оставил триста душ?
Чацкий
Четыреста.
Молчалин
С такими-то отцами
И мы б могли сводить концы с концами.
А без имения, скажите, как прожить?
Один лишь выход есть: приходится служить.
Чацкий
Служить бы рад, прислуживаться тошно!
Молчалин
Имея триста душ, разборчивым быть можно.
– Я думаю, господа, пора уже прекратить эту перепалку, - сказал я.
– Верно!
– поддержал меня комиссар.
– Кончайте, братцы, этот базар! Суду все ясно. Точка и ша!
– Давно бы так!
– обрадовался Тугодум.
Но следующая реплика комиссара повергла его в изумление,
– Как я говорил, так и вышло, - подвел итог Чубарьков.
– Чацкий-то кто? Помещик! Четыреста душ крестьян имеет. Сам признался. А Молчалин пролетарий. Хоть и умственного труда, а все ж таки пролетарий. Подневольная жизнь - не сахар. То и дело приходится кланяться. И тут мы, как защитники всех униженных и оскорбленных, должны взять его сторону.
– Вы слышите?
– обернулся ко мне потрясенный Тугодум.
Я кивнул.
– Тогда чего же вы молчите? Почему не возражаете? Не может быть, чтобы вы были с ним согласны!
– Комиссар, конечно, высказался слишком прямолинейно, - признал я. Но...
– Что "но"? Какое тут
– кипятился Тугодум.
– Но какая-то доля истины в том, что он сказал, все-таки есть, продолжал я.
– Он тут упомянул об униженных и оскорбленных. Минуту внимания, господа!
– обратился я ко всем собравшимся.
– Позвольте, я прочту вам, что писал о Молчалине автор романа "Униженные и оскорбленные" Федор Михайлович Достоевский...
Вынув из портфеля томик Достоевского, я раскрыл его на заранее заложенной странице и прочел:
– "Молчалин - это не подлец. Молчалин - это ведь святой. Тип трогательный".
– Хорош святой!
– раздалось из зала.
– Да, да! Он святой! Святой!
– истерически взвизгнул чей-то женский голос.
– Святой?
– изумленно повторил Тугодум.
– Ну, вы даете!.. То есть не вы, конечно, а Достоевский. Ну, а вы, вот вы лично, - обратился он ко мне, с этой мыслью Достоевского согласны?
– Решительно не согласен, - улыбнулся я.
– Но, разбираясь в таком сложном социальном явлении, желая понять его до конца, мы не вправе обойти и это парадоксальное суждение Достоевского. Молчалин, конечно, далеко не святой...
Молчалин при этих словах съежился и словно бы стал меньше ростом.
– Но до некоторой степени он все-таки жертва обстоятельств.
Молчалин снова приосанился.
– Та историческая реальность, в которой он вынужден жить и действовать, - продолжал я размышлять вслух, - не оставила ему никаких других путей, никаких других возможностей для реализации его, так сказать, общественной активности. Этим он и в самом деле напоминает Жюльена Сореля...
– И по-вашему, между ними нет никакой разницы?
– прервал меня Тугодум.
– Разница огромная!
– возразил я.
– Жюльен Сорель - характер героический, который не состоялся, не мог состояться в пору безвременья. Это фигура трагическая... Хотя...
– Я задумался.
– Хотя в известном смысле ведь и Молчалин тоже фигура трагическая...
– Молчалин?!
– поразился Тугодум.
– А вот, послушай, я прочту еще одно в высшей степени примечательное высказывание Достоевского.
Полистав книгу и найдя нужное место, я прочел:
– "Недавно как-то мне случилось говорить с одним из наших писателей (большим художником) о комизме жизни, о трудности определить явление, назвать его настоящим словом. Я заметил ему перед этим, что я, чуть не сорок лет знающий "Горе от ума", только в этом году понял как следует один из самых ярких типов этой комедии, Молчалина, и понял именно, когда он же, то есть этот самый писатель, с которым я говорил, разъяснил мне Молчалина, вдруг выведя его в одном из своих сатирических очерков".