Заноза для хирурга
Шрифт:
Мужчина, видимо, реагирует на мои шаги и открывает глаза.
– Вы? – произносит с трудом.
– Я, – киваю.
Завозившись на полу, пытается встать, и я подхватываю его под руку, подставляя своё плечо, с грехом пополам довожу до дивана, куда и усаживаю. Похоже, силы у этого незадачливого пьяницы кончились.
– Никита Сергеевич, что всё-таки случилось, можете сказать?
– Пр-зд-дновал… – он горько ухмыляется.
– Да уж, – тяну тихо, – отпраздновали вы знатно… Что хоть?
– Днь рждення…
– У вас что, день рождения
– Да не у меня… – он машет рукой и зевает.
– А у кого?
На этот вопрос ответа я уже не получаю. Мда.
Тихо выхожу, прикрыв за собой дверь. Подумав, запираю её снаружи своим ключом и иду искать свободную подушку и одеяло. Надо укрыть его и окно открыть – мало того, что в кабинете коньяком несёт, так ещё и проснётся завтра в духоте с больной головой. Хотя, хмыкаю про себя, больная голова ему и так обеспечена!
– Ань, ну что там? – Надя выныривает из коридорчика, где находится её кабинет, и я вздрагиваю от неожиданности.
– Ох, что ж ты выскакиваешь, напугала, – вздыхаю. – Что-что… Спит он.
– Просто спит? – Надя удивлённо оборачивается на дверь, которую я только что закрыла.
– Нет, не просто, а под естественным наркозом, – фыркаю. – Надь, мне нужна подушка, одеяло и средство от похмелья.
Надя тихо смеётся.
– Сейчас всё найду, подожди.
– Надюш, а у кого-нибудь в отделении сегодня день рождения был? – спрашиваю вдруг.
– Нет вроде, – старшая медсестра с удивлением пожимает плечами. – А зачем тебе?
– Сама не знаю, – бурчу себе под нос и, махнув ей рукой, отправляюсь в ординаторскую.
Спустя пять минут Надя притаскивает мне одеяло с подушкой и пару таблеток в блистере.
– На вот, держи. И воды побольше!
– Да уж знаю, – киваю ей. – Спасибо, Надюш, иди уже домой. Кто сегодня дежурным?
– Ираида, – фыркает Надя.
– А-а, вот чего так тихо, – хмыкаю, – и давно она уже спит?
– Как на дежурство заступила, по расписанию.
– Ну и хрен с ней, пусть дрыхнет, – подхватываю свёрнутое постельное, – я сама уже точно никуда не уйду. И вот что, Надя… – задумываюсь, – завтра плановая у Шевренкова, а его хирург, – хмыкаю, – будет в состоянии нестояния. У пациента аллергии ни на что нет?
– Нет, – Надя хмурится.
– Не может быть, – говорю медленно и многозначительно, – у него совершенно точно на что-то аллергия! И пока мы не выясним, на что, операцию проводить нельзя!
– Ах, да-да-да, я вспомнила, он вчера жаловался на какой-то зуд! Точнее, не он, но медсестра перепутала, вот ведь дурочки, а с другой стороны, что с них взять, по две на весь этаж, – понимающе тянет Надя.
– Вот-вот, – киваю удовлетворённо. – Так что нам придётся перенести операцию до выяснения всех обстоятельств.
Старшая медсестра кивает, и мы с ней обмениваемся понимающими взглядами.
– Давай, иди уже, ухаживай за начальством, – ехидно говорит Надя.
– Надежда! – произношу с угрозой.
– Да ладно, что ты, не знаешь меня? Мы с тобой этим вдвоём теперь
– Втроём мы повязаны, – шепчу недовольно, подходя к кабинету, – третьим будет вон… алкоголик недоделанный!
Захожу в кабинет, тщательно заперев за собой дверь, складываю на стол подушку с одеялом, открываю нараспашку окно и оборачиваюсь к мужчине, лежащему на диване.
Красив, зараза… Даже в несознанке. Особенно в несознанке – никаких нахмуренных бровей, никакого кислого выражения лица. Вздохнув, подхожу с подушкой, аккуратно втискиваю её сбоку за головой, чтоб хоть о подлокотник не ударился, потом расправляю одеяло, накидываю сверху до пояса.
Вот могла бы сообразить, что нужно быть поосторожнее, меня ведь уже облапали сегодня… Но, видимо, такие идиотки, как я, на ошибках не учатся – Добрынин вдруг открывает глаза и во второй раз за сегодняшний вечер дёргает меня на себя! Только вот теперь он лежит, так что я распластываюсь сверху. Убирает мне прядь волос за ухо.
– Красивая… Жалко, что только снишься… снись почаще, а? – касается губами виска, вздыхает, крепко прижимает меня к себе, и я замираю, не решаясь пошевелиться.
Но, похоже, это была финальная лебединая песня – мужчина вырубается окончательно. Тихо и глубоко дышит, постепенно расслабляя хватку. Только спустя десяток минут – а по моим ощущениям, целую вечность – я осторожно, по миллиметру, начинаю выпутываться из объятий и, наконец, аккуратно скатившись с мужского тела, почти падаю на пол.
Покачав головой, приношу графин с водой и чистый стакан, ставлю всё на стол, рядом кладу таблетки и, последний раз оглянувшись на спящего Добрынина, тихо закрываю за собой дверь.
Спустя несколько часов, сидя в ординаторской и наблюдая в окно разгорающийся рассвет, вдруг понимаю, что поглаживаю губы кончиком пальца. Зло фыркнув сама на себя, очень «логично» решаю пойти и проверить, как там себя чувствует начальство.
На моё явление на пороге кабинета Добрынин реагирует тоскливым стоном. Он сидит на диване, сжимая виски ладонями – видимо, когда я зашла, решил скосить на меня глаза, за что и поплатился резкой головной болью.
– Закройте глаза и не пытайтесь следить ими за двигающимися предметами, – говорю тихо, тщательно контролируя голос, и прохожу внутрь.
Наливаю воду, вскрываю таблетки и сую их в руку мужчине, в другую вкладываю стакан.
– И не делайте резких движений, – предупреждаю, с трудом сдерживая прорывающееся ехидство. – Медленно и печально…
На меня бросают взгляд, который мог бы убить, если бы не был таким… страдальческим.
Отхожу к столу и прислоняюсь к нему бедром, наблюдая за мужчиной. Тот, осушив стакан с водой, сидит с закрытыми глазами, откинувшись на спинку дивана. Наконец, прикрывшись рукой от солнечного света из окна и морщась, поворачивается в мою сторону. «Интересно, он хоть что-нибудь помнит?» – пронзает меня несвоевременная мысль. И если в его голове сохранились обрывки воспоминаний – то какие?