Заноза(Рассказы)

Ленч Леонид Сергеевич

2. На прогулке с сыном

(Когда ее ребенку 3 года)

— Гражданин, что вы претесь со своей собакой прямо на ребенка?!. Тоша, не тянись к собаке, собака — дрянь, заразная, топни на нее ножкой!.. Пошла прочь, собака!.. При чем здесь любовь к живой природе, гражданин?!. Вот вы свое потомство, если только оно у вас имеется, и воспитывайте в любви к вашей блохастой природе, а меня, пожалуйста, не учите!.. Идем, Тошенька!.. Зачем ты побежал за киской, гадкий мальчишка?!. Киска — дрянь, заразная, возьми камушек и брось в нее!.. Вот так, молодец, — прямо в головку ей попал!.. Не подходи к голубям, они всякую заразу клюют!.. Кыш отсюда, голуби!.. Господи деваться некуда от этой «живой природы»!.. Дай маме ручку и пошли домой.

3. Визит в школу сына

(Когда ее ребенку 8 лет)

— Простите меня, но я вас категорически

не понимаю!.. Не мой сын поссорился со всем классом, а весь класс поссорился с моим сыном. И это в первую голову, простите меня, плохо вас характеризует как классного руководителя… У Тоши добрый, покладистый характер, ребенок дома мухи не обидит!.. Как это «прищемил дверью палец одному мальчику и долго держал»?! Он нечаянно прищемил, а тот мальчик нарочно придержал дверь, чтобы отдавить себе палец, а потом пожаловаться вам на Тошу, а вы не сумели разобраться. Мальчишки всегда суют свои носы и пальцы куда не надо… Да, конечно, — шалость. Тоша очень подвижной, моторный, здоровый мальчики, как каждый мальчик, немножко шалун!.. Ничего в этом нет дурного… Да, он не юный пионер!.. У него слабое здоровье, ему противопоказаны дополнительные нагрузки, пожалуйста, вот справка от врача… Нет, вообще он здоровый мальчик, я себе не противоречу, но с его моторной психикой ему нельзя переутомляться!.. Ну, я вижу, что мне придется хлопотать о переводе моего сына в другую школу!.. Но вы лично, простите меня, будете иметь в связи с этим персональные неприятности, я вам это гарантирую как мать Тоши!..

4. Сын уезжает на целину

(Когда ее ребенку 18 лет)

— Тошик, слушай меня внимательно, мы с папой все продумали, запомни хорошо, что я тебе скажу. Ехать тебе на уборку надо, иначе могут быть неприятности, еще фельетон напишут, не дай бог, в газете, а тогда и папу потянут. Поезжай!.. Погода хорошая, прокатись, ничего! Я тебе всего напеку на дорогу, нажарю, но дай мне честное комсомольское слово, что ты будешь закусывать, потому что водка без закуски — смертельный яд, спроси у отца, у кого хочешь!.. Приедешь на место, веди себя спокойно, выдержанно, делай все, что другие студенты делают, только не лезь во всякие там соревнования. Через два дня ты получишь от нас телеграмму: «Мама упала с лестницы выезжай папа». С этой телеграммой сейчас же ступай к вашим руководителям и говори только одно: «У меня мама упала с лестницы, я должен вернуться домой»… Как это тебе не поверят?! Каждый человек может оступиться и упасть с лестницы!.. Да у меня единственного сына услали на уборку, так я что, не имею права упасть с лестницы?! Шла, думала о сыне, не смотрела под ноги… все очень естественно!.. Кричи на них, требуй, сейчас кругом гуманизм, они не посмеют отказать. Как это так? У мальчика мама — мамочка! — упала с лестницы, а его не пускают… принять ее, может быть, последний вздох!.. А как это может выясниться?.. Да, упала, но не разбилась… Сначала думали, что она разбилась, а потом оказалось, что не разбилась!.. Не обязательно, чтобы каждый человек, который падает с лестницы, разбивался! Вместе с папой работал товаровед Стульчиков Петр Петрович, он упал с третьего этажа — и ничего. Даже потом заведовал магазином «Ткани», построил себе дачу. Дачу, правда, у него на днях отобрали под детский сад, но это уже, так сказать, другая лестница и совсем другое падение… Дай мне честное комсомольское, Тошенька, что ты все сделаешь так, как я тебе говорю! Молодец!.. Я знаю, ты — умный мальчик, ты сумеешь!..

5. Сын женится

(Когда ребенку 28 лет)

«…Женитьба, сынулечка, серьезный шаг. Я не понимаю тех людей, которые осуждают брак по расчету. А как же иначе? Обязательно надо все рассчитывать в жизни, чтобы не случилось роковой ошибки. Даже писатели-классики об этом пишут. Возьми Татьяну у Пушкина. Уж на что положительный образ, но и она из расчета отказала своему Евгению Онегину, не захотела оставить ради него мужа-генерала. И понятно: он хоть и старичок, и в „сраженьях изувечен“, а все ж таки генерал с хорошей пенсией. Ты пишешь, что Светлана тебя любит и что она будет очень переживать, если ты женишься не на ней, а на Зине. Тошенька, сынулечка, тебе не 18 лет, нельзя быть таким доверчивым идеалистом. Этой Светлане просто не хочется тебя терять из меркантильных соображений, потому что ты — завидный муж. Вот она и давит на этот клапан. Все очень естественно. В подобных случаях женщины всегда давят на этот клапан. Я сама давила на этот клапан, пока не вышла замуж за папу. Кстати, о папе: он очень плохо выглядит, стал ужасно раздражительный, чуть что не так — в крик! Твою Зину я тоже не знаю, но то, что ее отец, как ты пишешь, „влиятельная особа, с положением и с хорошей отдельной квартирой“, говорит в ее пользу, хотя, конечно, издалека трудно давать советы. Но во всяком случае для меня ясно, что Светлана — героиня не твоего романа. „У нее ни кола, ни двора, она — романтическая сорви-голова“.

Вот и пусть она

срывает головы кому угодно, только не тебе. А лучше всего — себе. Знаешь что: сообщи мне ее адрес, я вижу, что тебе самому трудно с ней порвать, я напишу ей большое, теплое письмо, как женщина — женщине, она меня поймет и оставит тебя в покое».

6. Помогите

(Когда ее ребенку 33 года)

«Дорогая Светлана Сергеевна! Это вам пишет Анна Ивановна, мать Тошика Глумеева, помните, я вам писала пять лет тому назад, и вы мне ответили замечательным, чутким письмом. Я его до сих пор храню. Светланочка, милая, как я себя казню за то письмо! Ну да о чем теперь говорить! Вы, наверное, уже замужем и счастливы, может быть, вообще не живете в этом городе и ничем не сможете мне помочь. Но если вы там же живете, Светлана Сергеевна, то помогите мне, ради бога, отыскать Тошу, посоветуйте, как это сделать. Вот уже год, как он не пишет мне ни строчки, адресный стол сообщил, что он выбыл, а куда — не сообщили. Может быть, вы знаете куда? Я уверена, что это все штуки его Зинки. Ужасная особа! Они мне ничем не помогают, хотя знают, что пенсия у меня небольшая и мне трудно, потому что я болею и надо платить приходящей женщине, которая за мной ухаживает. Очень мне тоскливо, что осталась я совсем одна, а единственный сын, которому я отдала всю себя, даже весточки не подает. Но я уверена, что все это Зинкины проделки. Люди советуют мне обратиться в газету, уверяют, что мне помогут, потому что теперь кругом гуманизм, но я не хочу позорить Тошу, он слабохарактерный и попал под влияние своей мадам. Ах, если бы вы были рядом с ним, а не эта драная кошка, Зинка!..»

КРОХА

Из атласного небесно-синего «конверта» с белоснежным пододеяльником, смотрят на мир розовая кнопка с двумя дырочками — нос и две молочно-голубые капли — глаза.

Это и есть сын. Он уже большой — ему три месяца и шесть дней. Жених!

Сын лежит на коленях у своего отца Петра Петровича Кошелева, проще говоря, у Петьки Кошелева, шофера с кирпичного завода, двадцати двух лет от роду. Лежит сынок, уставив в потолок бессмысленно-святые, немигающие глазенки, и плевать он хочет на тот неприятный разговор, который идет в комнате и имеет к нему самое прямое отношение!

В разговоре, помимо Петьки Кошелева, участвует его жена Серафима — низенькая блондинка с припухлым ярким ртом, с тяжелыми, набухшими грудями, стянутыми розовым нейлоном новой кофточки, ее мать Матрена Григорьевна — большая, словно русская печка, женщина, а рот, как у дочери — пухлый, маленький, упрямый — и ее отец — Пал Палыч, кладовщик с того же кирпичного завода. Пал Палыч — тощ и сух, как пустой гороховый стручок. По случаю воскресенья и ожидаемого семейного торжества он выпил с утра и в неприятном разговоре занимает примирительно-нейтралистскую позицию.

— Соглашайся, Петруха, чего там, уступи бабам! — с трудом ворочает языком Пал Палыч, тщетно пытаясь поймать зажженной спичкой папиросу, которую держит в зубах не тем концом, каким надо, — все равно они тебя перепилят!.. Дай окрестить внучонка, чего там, делов на копейку!.. Окрестим — и баста!

— А не даст — пусть съезжает с квартиры! — властно вмешивается Матрена Григорьевна.

Бросив на дочь пронизывающе-предупреждающий взгляд, она говорит, обращаясь теперь уже непосредственно к зятю:

— И не надейся, что Серафима за тобой побежит, как собачка. И мальчонку не отдадим. Вплоть до суда! Суд-то завсегда будет на стороне матери!

Петька Кошелев поднимает голову и с тоскливой укоризной смотрит на тестя и тещу. Серафиму он любит и даже не представляет себе, как он может уйти от нее, от ее голубых, со светлыми искорками глаз, от желанного землянично-алого рта. А сын, лежащий у него на коленях, эта розовая кроха, родная кровинка, — разве может Петька Кошелев оставить его?!

— Пал Палыч, папаша, — проникновенно говорит Петька, облизывая языком сухие губы, — и вы, Матрена Григорьевна… я вас уважаю… и прошу вас обоих меня понять. Ведь вы же нас с Симочкой толкаете на факт форменного религиозного обряда! В развернутую эпоху космоса! Когда все вокруг научное и на высокой технической базе. Кирпич, вон, и тот возим в контейнерах с ничтожным процентом боя… Мне совесть не позволяет, поймите вы это!

— Ты лучше сам пойми то, что тебе сказано! — режет Матрена Григорьевна и отворачивается от зятя. Петька видит, как голубые, обожаемые Симины глаза наполняются слезами, пухлый ягодный рот кривится. Сейчас она заплачет, а когда Серафима плачет, Петька теряет всякую волю к сопротивлению и готов сделать все, только бы не слышать ее всхлипываний и не видеть ее слез. На его счастье, Пал Палыч вдруг поднимается из-за стола, подходит и с незакуренной папиросой в зубах склоняется над внуком.