Запад изнутри
Шрифт:
Истинный враг свободы - вечный и непримиримый - случай. Закон (что Божеский, что человеческий) ограничивает свободу человека не больше, чем ветер ограничивает движение парусника, - при умелом обращении с парусами двигаться можно и против ветра. Случай - это мина, которая лежит под землей (а может быть и в твоем теле!) неизвестно где, не зная зачем, и прекратит твое движение там, где ты и не ожидаешь. Случай определяет и средства, которые подворачиваются под руку и, еще чаще, условия, при которых приходится действовать. Ведь и рождение наше на свет - дело случая. Быть может, и смерть...
Наука утверждает, что элемент случайности должен быть
Это именно та форма, которая предлагает и предполагает выбор.
"Свободный" выбор. Только этот выбор и есть наша свобода.
Но, может быть, человек в силах оседлать вероятность? И осуществить свою свободу через случай, магически овладев средством подчинить шанс своей целенаправленной воле. В `Пиковой даме" Пушкин поставил себе именно этот вопрос. Будучи весьма по-эллински настроен, Пушкин был не чужд и эллинской идее судьбы. Как всякого азартного игрока, его одновременно воспламеняла и отпугивала возможность овладеть судьбой, хотя бы на краткий миг. Регулярно проигрывая за карточным столом, он живописал с натуры (и изнутри) рождение мечты решительным усилием воли загипнотизировать случай, схватить Бога за бороду, разом поправить свои дела и никогда больше в жизни не знать нужды:
"Случай!
– сказал один из гостей.
– Сказка!
– заметил Германн.
– Может статься, порошковые карты!
– подхватил третий."
Эта картежная экономика страшно занимала и Достоевского, так что и `порошковые" (крапленые) карты входили в круг его напряженного внимания: `Раскольников: - А вы были и шулером? ...Свидригайлов: - Как же без этого? Целая компания нас была, наиприличнейшая, проводили время, и все, знаете, люди с манерами, поэты были, капиталисты..." (`Преступление и наказание").
"...Будучи в душе игрок, ...целые ночи просиживал Германн за карточными столами и следовал с лихорадочным трепетом за оборотами игры. Что, если, - думал он, бродя по Петербургу, - старая графиня откроет мне свою тайну! Или назначит мне эти три верные карты! ...Почему ж не попробовать своего счастия? ...Представиться ей, подбиться в ее милость, пожалуй, сделаться ее любовником, но на все это требуется время, а ей восемьдесят семь лет, она может умереть через неделю, через два дня!.."
Интересная мысль, не правда ли! За два дня до смерти ей, возможно, настоятельно нужен был любовник. Раскольников у Достоевского до этого не додумался. Но Свидригайлов - истинный джентльмен удачи - смело осуществил и этот проект: `Тут и подвернулась Марфа Петровна, поторговалась и выкупила меня за тридцать тысяч"...
`Нет! Расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит покой и независимость!" - так
Действительно, эти три карты всегда выигрывают, но, конечно, не в руках человека, готового стать любовником восьмидесятисемилетней старухи. Мысль о старухе (любить, либо убить) и картах с такой силой прозвучала у русских писателей, как будто и в самом деле никаких других путей к благополучию нет в этом мире.
Может и вправду не было? А есть ли сейчас?
В `Преступлении и наказании" во многих вариантах мусолится эта соблазнительная возможность. Раскольников убил старуху (якобы убил, я все же думаю, что это напраслина, возведенная гениальным писателем на русскую интеллигенцию - прообраз будущих фальсифицированных процессов против вредителей и врагов народа) и, мучась совестью, слег в постель. Его друг Разумихин, пока суд да дело, доблестно добывал для него пропитание и уход при помощи флирта со вдовой в возрасте, его хозяйкой. Свидригайлов, без успеха испробовав и `случай", и `порошковые карты", стал мужем, а впоследствии и удачливым убийцей богатой Марфы Петровны. Именно на ее деньги щедро устроил он комфортабельное покаяние своему интеллигентному коллеге, убийце-неудачнику Родиону, и счастье его добродетельной сестре Дунечке (а заодно и их общему другу Разумихину).
Один Бог - судья всей этой геронтомахии. Но есть там и персонаж, который заслужил безусловное осуждение всех окружающих, - Лужин, который свои большие деньги не выиграл, как человек, с помощью счастливого случая, не добыл шулерским приемом, никого не убил, а заработал именно тем сомнительным, нерусским способом - `расчет, умеренность и трудолюбие", - который и пушкинский Германн сперва полагал своим ("Германн - немец: он расчетлив - вот и все!
– заметил Томский."), пока, "просиживая ночи напролет за карточными столами", не вошел с головой в соответствующую культурную атмосферу.
Он до своего помешательства был не только немец, но еще и инженер. Это, пожалуй, необычная профессия для картежника. И тоже может быть воспринята как вызов судьбе. Ибо инженеры, наука и вся технологическая цивилизация в целом, дерзко работают против случайности. Сухо и расчетливо, пренебрегая магией, блядством и другими красивыми путями к удаче, муравьиным своим трудолюбием инженеры систематически сокращают поле неограниченного господства случайности и тем вызывают законное отвращение поэтов. Цивилизация заключает бесформенную и свирепую природу в клетку геометрических форм, и эти рассчитанные формы отнимают у нас романтическую, опасную тайну непредвиденности, которая так манит азартом удачи и цепенит страхом провала.
Если бы я собрался пройти из Аахена в Берлин до того, как сначала циничные римские императоры, а потом и сами расчетливые немцы, проложили там дороги, мои приключения в туманных лесных дебрях Вестфалии среди звероподобных швабов и тевтонов могли бы послужить основой для еще одной Песни о Нибелунгах. А поездка на поезде среди их умеренных и трудолюбивых потомков едва ли стоит даже краткого упоминания. Добравшись живым до Берлина, я торжествовал бы победу воли богоподобного Человека над косным пространством и превратностями судьбы. А, прокатившись на поезде, я, в лучшем случае, могу лишь рекомендовать этот маршрут своим знакомым. Тем не менее все мы выбираем этот второй, обывательский вариант.