Западня для Золушки
Шрифт:
Жанна Мюрно, которая так и не притронулась к еде, отодвинула тарелку, достала из лежащей на столе пачки итальянскую сигарету, потом добавила:
— Ну и я, разумеется.
В «Резиденцию» они вернулись пешком. Они не разговаривали. Золотоволосая великанша держала До под руку. Когда они пришли на угол улицы Лорда Байрона, До остановила ее и выпалила:
— Я пойду с вами — не хочу возвращаться к себе.
Они сели в такси. В особняке на улице Курсель запах краски, казалось, еще усилился. У входа в одну из комнат Жанна преградила путь До, которая собиралась пройти под лестницей. Взяла ее за плечи в темноте и держала перед собой, даже
— Будешь сидеть тихо. Никаких больше писем, никаких ссор ни с кем, никаких глупостей. Через несколько дней вы обе переедете сюда. Рафферми преставится. Я попрошу Мики приехать во Флоренцию. Попрошу так, что она не поедет. Что до Франсуа, подождешь, пока я найду веский довод. И тогда без церемоний: прогонишь Франсуа и увезешь Мики подальше от него. Довод будет неотразим. Куда ее увезти, я тебе скажу. Теперь-то ты поняла? Ты слышишь меня?
В падавшем из окна луче лунного света До утвердительно кивнула. Большие руки золотоглазой по-прежнему держали ее за плечи. До больше не пыталась отстраниться.
— Все, что ты должна делать, — это оставаться спокойной. Не считай Мики дурой. Я раньше тоже считала ее дурой, и напрасно. Однажды я держала ее, вот как сейчас тебя, и из этого не вышло ничего хорошего. Ей было шестнадцать — примерно столько же было мне, когда Рафферми взяла меня к себе, примерно столько же, сколько сейчас тебе. Тебя я знаю только по письмам — совершенно идиотским, но в свое время и я писала бы такие. Когда мне сбагрили Мики, я бы с радостью ее утопила. С той поры мои чувства к ней не изменились. Но топить я ее не буду. У меня есть другое средство избавиться от нее: ты. Маленькая дуреха, которая трясется от страха, но сделает все, что я ей говорю, потому что тоже мечтает от нее избавиться.
— Оставьте меня, прошу вас.
— Послушай меня. До Мики у Рафферми была другая такая же. На несколько сантиметров выше и на несколько лет старше — это была я. Кисточкой намазывала клеем каблуки туфель во Флоренции. Потом мне было дадено все, чего я вожделела. А потом у меня это отобрали: появилась Мики. Я бы хотела, чтобы ты поразмыслила об этом и оставалась спокойной. Все, что ты сейчас испытываешь, испытывала и я. Но я с тех пор кое-чему научилась. Так ты поразмыслишь об этом? А теперь можешь уходить.
До повлекли в вестибюль. В темноте она споткнулась о банку с краской. Перед До распахнули дверь. Она обернулась, но великанша, ни слова не говоря, вытолкала ее наружу и захлопнула за ней дверь.
Назавтра в полдень, когда До позвонила Жанне из кафе на Елисейских Полях, той уже не было. Звонок, должно быть, гулким эхом отдавался в пустых комнатах.
Убивала
Рукой в белой перчатке я зажала ей рот. Она мягко отстранила мою руку и поднялась — высокий силуэт в освещенном прямоугольнике дверного проема. Однажды мы с ней уже были вот так вдвоем в вечерних сумерках. Тогда она, держа меня за плечи, предложила мне убить длинноволосую принцессу.
— Откуда тебе все это известно? Некоторых вещей ты просто не можешь знать: про тот вечер, когда она спала у меня, или про тот, когда я бродила у нее под окнами. И потом, про встречу с этим парнем, Габриелем…
— Да ты сама же мне все и рассказывала, — ответила Жанна. — В июне мы провели две недели вместе.
— Ты больше не виделась с Мики после той ссоры в резиденции?
— Нет. Мне это было все равно. Я вовсе не жаждала везти ее в Италию. На следующее утро я встретилась с Франсуа Шансом, чтобы утрясти вопросы оплаты ремонта, и улетела тем самым рейсом, которым
— Когда она умерла?
— Неделю спустя.
— И ты так больше ничего и не сказала мне до отъезда?
— Нет. Мне больше нечего было тебе сказать. Ты прекрасно поняла, что я имела в виду. Да ты еще до знакомства со мной только об этом и думала.
Комната внезапно осветилась: Жанна зажгла лампу. Я прикрыла глаза рукой в перчатке.
— Потуши, прошу тебя!
— Ты позволишь мне за тобой поухаживать, а? Знаешь, который час? Ты валишься с ног. Я принесла тебе перчатки. Сними-ка старые.
Пока она стояла вот так, склонившись над моими руками, — высокая, белокурая, внимательная, — все, что она мне рассказала, вновь представилось мне просто дурным сном. Она добрая и великодушная, а я была неспособна подстроить гибель Мики — все это неправда.
Близился рассвет. Она взяла меня на руки и отнесла на второй этаж. В коридоре, когда она подходила к комнате Доменики, я только и смогла что слегка покачать головой, покоившейся на ее щеке. Она поняла мой знак и уложила меня на свою собственную кровать в комнате, в которой она жила, пока я находилась в клинике. Минуту спустя, после того как сняла с меня халат и принесла мне попить, она уже склонялась надо мной, дрожащей в ознобе под простынями, подтыкала одеяло, вглядывалась в мое лицо — усталым взглядом, молча.
Внизу — уж и не помню, в какой момент ее рассказа, — я сказала ей, что хочу умереть. Теперь же, когда я уже не могла совладать со сном, меня охватил какой-то нелепый, необъяснимый страх.
— Чем ты меня напоила?
— Водой. С двумя таблетками снотворного.
Она прикрыла мне глаза ладонью — должно быть, как всегда, прочла в них мои мысли. Я услышала, как она повторяет: «Ты сошла с ума, ты сошла с ума», — и голос ее быстро отдалился, я перестала чувствовать ее ладонь на своем лице, потом вдруг американский солдат в пилотке набекрень с улыбкой протянул мне плитку шоколада, школьная учительница приблизилась ко мне, замахнувшись линейкой, чтобы ударить мне по пальцам, и я уснула.
Поутру я оставалась в постели, Жанна, одетая, растянулась подле меня на одеяле, и мы решили жить отныне на улице Курсель. Она рассказала мне об убийстве, а я ей — о своих вчерашних поисках. Теперь-то мне представлялось совершенно невероятным, чтобы Франсуа не заметил подмены.
— Все не так просто, — заметила Жанна. — Внешне ты уже и не ты, и не Мики. Я имею в виду не только лицо, но и впечатление, которое ты производишь. Походка у тебя не совсем ее, но и не та, что была у тебя раньше. И потом, ты несколько месяцев жила подле нее. В последние недели ты так тщательно наблюдала за ней, чтобы впоследствии ее изображать, что я чувствую ее в каждом твоем движении. Когда ты смеялась в тот первый вечер, я уж и не знала, кто это смеялся — она или ты. Самое худшее — что я уже не помнила, какая была она, какая — ты, мне не удавалось себя урезонить. Ты представить себе не можешь, чего я только не передумала. Когда я тебя купала, я как бы перенеслась на четыре года назад, потому что ты более худа, чем Мики, и она тогда была примерно такая же. Одновременно я говорила себе, что это невозможно. Вы были одного роста, верно, но насколько не походили друг на друга! Не могла я до такой степени ошибаться. Я боялась, что ты ломаешь комедию.