Западня
Шрифт:
— Еще кто?
— Да почем я знаю? Кто угодно мог зайти. У меня поминки были, я многих людей приглашал. Кто мог — тот и пришел. А я их не записывал! — язвительно добавил он, увидев, что Балакирев записывает названные им имена. — У меня там свободно. Я всем рад, люблю гостей.
— Раньше этот ножу своих приятелей видели?
— Мало ли чего я видел, — туманно ответил тот. — Ножей на свете много. Вы насчет этого лучше у вьетнамцев спросите. У них ножи здоровенные, вот так заточены!
И в знак одобрения он выставил вверх большой палец. Балакирев тем временем еще раз пробежал глазами заключение эксперта. Судя по нему, Ватутина
Других следов не обнаружили. Отпечатки на ноже были, и даже много. Но на них Балакирев не очень надеялся. Нож лежал на столе, среди остатков закуски. Его мог потрогать, взять в руки кто угодно. Он и сам его касался, его отпечатки тоже там были.
— Значит, своим этот нож не признаете? — спросил он Ватутина.
Тот энергично, с божбой отрекся от ножа, попутно сообщив, что удивляется — как такую ценную вещь не сперли? И пожаловался:
— У меня все воруют. Все украли — радио, занавески хорошие, подушки казенные тащат — не успеваю к Галке-кастелянше за ними ходить. Даже простыню украли.
Грязную причем.
— Кто ворует? Ваши приятели?
Он пожал плечами:
— А пес его знает! Я на людей наговаривать не хочу.
Это не мое дело. — И он выразительно взглянул на Балакирева. — Не видел, значит, не имею права говорить…
Подозрения-то у меня были. Хотя что уж там! Комната, считайте, не запирается. А запрешь — так что толку? В общаге еще на десяти дверях такие же замки, как у меня.
Ключи у всех одинаковые. Уже все добрые люди себе замки поменяли, я же им и ключи запасные делал.;. Только себя забыл. Ну, это как всегда…
И он загрустил. Задавая наводящие вопросы, Балакирев быстро выяснил, что Степан Арсеньевич по своей основной специальности — токарь по металлу. Так что сделать копию ключа для него — раз плюнуть. И мог бы он жить безбедно, если бы пристроился в какой-нибудь металлоремонт. Ему везде были бы рады. Но только после того как от него ушла Алла с маленькой дочкой, ему все эти заработки не нужны. Для кого зарабатывать? Он и так не пропадет. А пропадет — туда ему и дорога… Закончив так самокритично короткую исповедь, Ватутин загрустил и попросил еще одну сигарету. Балакирев выдал сигарету и даже подвинул спички:
— Что ж вы, в самом деле? Ну, не для себя, так для дочери бы работали. Вот ваша бывшая жена говорит, что вы девочке не помогали.
Он отмахнулся:
— Она сама отказалась. А я хотел алименты платить.
Я же не гад какой-нибудь! — И, понизив голое, доверительно прибавил:
— И потом, мне обидно было, что она к чухонцу ушла. Чтоб я ему мои трудовые деньги отдавал?
Все равно же он их на ребенка не потратит. Понесет на сберкнижку, жмот чертов! Отпустите вы меня, в конце концов! — сделал он неожиданное заключение.
Балакирев не стал ему говорить, что сегодня утром, едва прочитав заключение эксперта, он направил прокурору просьбу о заключении под следствие Ватутина. Из-за выходных он немного с этим запоздал, так же как запоздала экспертиза. Но Балакирев надеялся, что просьбу удовлетворят. Оснований для задержания было достаточно.
Балакирев предвидел, что Ватутин устроит истерику, если ему об этом рассказать.
— Я вас отпущу, если вы мне толково ответите на несколько вопросов. Мы проверим Данные — и гуляйте. Договорились?
Ватутин вяло согласился. На вопросы ему явно отвечать не хотелось.
— Я вас просил вспомнить — где вы были и что делали в ночь с субботы на воскресенье? Вы мне тогда ничего не сказали. Может, сейчас вспомнили?
— Спал я, — мрачно ответил он.
— Где спали?
— Ну, где… У себя. В общаге.
— Видел вас кто-нибудь?
Тот ухмыльнулся:
— Я один живу. Надо было бабу завести, так, rto-вашему, выходит? Она бы в оба глаза следила! А я потому и "не хотел ни с кем сходиться. Надоело оправдываться… Желающие-то были. Та же Галина ко мне клеилась полгода, наверное. Ворюга такая! Вы подите к ней — попробуйте белье получить! Обязана бесплатно выдавать, даже тем же вьетнамцам! Они же платят за проживание, и белье входит в эту цену! А она берет с них по пятьдесят рублей за комплект, а за второе одеяло — отдельно десятку! Чтобы белье поменять на чистое — гони еще двадцать рублей! Ну, бабы сами стирают. А если кто стирать не может? Я вот, например, не умею — так мне что — вшами обрасти?!
Ватутин разъярился от праведного гнева, и даже говорить стал более складно. Он проповедовал:
— Воров ненавижу! Особенно таких вот наглых, как эта стерва! И с виду вся такая святая, сладкая, а пробуй бесплатно, по закону, белье поменять! Меня уговаривала — давай жить вместе! Я кастелянша, ты сантехник — лафа!
Да я еще и ключи делаю, а это, между прочим, всем требуется! Ключи-то теряют, нужны новые! И если гости приезжают — им тоже ключи требуются. Конечно, по правилам, я не должен это делать. Они должны у коменданта просить запасные. А Егор не даст. Галина и наш комендант — это одна шайка. С ним никто и не связывается. Я вам что скажу, — хихикнул он, совсем, по-видимому, забыв, где находится и с кем говорит. Он заговорщицки подмигнул Балакиреву:
— У Егора в комнате стоит щит с запасными ключами. Чтобы, значит, в случае чего, он мог любую комнату отпереть. Так вот, там больше половины ключей уже ни к каким замкам не подходит. Если я замок в комнате меняю — обязан запасной ключ отдать коменданту. А я не отдаю. Ирод он, наживается на людях, такие деньги гребет! Вот бы вам с кого спрашивать, а вы ко мне прицепились! Я же вам все правду рассказал! Может, я незаконно ключи делал? Ну, привлеките, ради бога, я отвечу! А вы меня чего-то совсем из другой оперы спрашиваете!
Юрий ошалело слушал монолог честного токаря по металлу. Балакирев его не останавливал — пусть выговорится, авось скажет что-нибудь дельное. Но когда Ватутин замолчал, стало ясно — он охотно говорит только на волнующие его темы. А где он был в ночь с двадцать второго на двадцать третье мая — его, видимо, совсем не волнует.
— Значит, свидетелей у вас нет? — спросил Балакирев, делая у себя в блокноте очередную пометку.
— Какие там свидетели! Ну, может, я в туалет ходил, и меня видели… Только я-то никого не видел.