Западные славяне и Киевская Русь в X-XI вв.
Шрифт:
Не предрешая допроса о том, имела ли или не имела определяющее значение для Мешко I в данный момент внешняя помощь в осуществлении его западнопоморских планов, важно отметить сам факт ее. Помощь эта пришла к Мешко с двух сторон: с одной — в виде чешской вспомогательной конницы, а с другой — в результате саксонских военных действий против ратарей32.
Что касается помощи со стороны Германии, то дело в том, что на западе польским соседом являлась не Империя, а лютичи, с которыми Мешко I оказался во враждебных отношениях. Лютичи же были и самыми решительными и активными противниками восточной экспансии германских феодалов. Так складывались временные условия для польско-германского политического и военного сотрудничества.
Гораздо более сложным представляется вопрос о позиции Чехии. В литературе нет разногласий на тот счет, что в правление чешского князя Болеслава I, во всяком случае до 950 г., чешско-немецкие отношения имели враждебный характер33, в то время как союзниками Чехии против Германии выступали все те же лютичи34, хотя, возможио, формального союза между ними и не было35. 950 год действительно принес известные изменения в развитии чешско-немецких отношений. В этом году Отгону I, по словам Видукинда, удалось военной силой подчинить себе чешского князя36,однако ни
Вот почему польско-чешский союз, оформление которого произошло около 965 г., когда Мешко I взял себе в жены Добраву — дочь 'чешского князя Болеслава I, а затем и участие чешской конницы в 967 г. в разгроме Вихмана представляется столь очевидным отказом чешского князя от традиционной чешской политики 30— 50-х годов X в. В самом деле, став союзником польского князя, Чехия оказалась противницей лютичей, которые через Вихмана, находившегося в тесных связях с датским королем Гаральдом Синезубым, тоже противником Оттона 1 40, искали себе на севере Европы надежного и сильного союзника в борьбе с Германской империей. Выступление против Вихмана было неизбежно выступлением в пользу Оттона I. Поэтому представляется совершенно неудовлетворительной попытка объяснить причины заключения в середине 60-х годов X в. польско-чешского союза ссылкой на наличие для Польши и Чехии угрозы германской феодальной агрессии, как это делает К. Малечинский41. В этом вопросе, без сомнения, прав Г. Лябуда, полагая, что такого рода соображения для Мешко I до 966 г. “были преждевременны”42. На Западном Поморье все еще шла борьба, лютичи и Вихман не были еще разбиты, и до окончания этой борьбы не могло, очевидно, идти какой бы то ни было речи о превентивных мероприятиях против Германской империи, которая к тому же казалась естественной союзницей в борьбе с лютичами и с которой Польша как раз в это же самое время, т. е. в 965—966 гг.43, вступает в прямой союз.
Но если сами по себе 'чешско-лютические и чешско-немецкие, а также польско-лютические и польско-немецкие отношения не в состоянии дать сколько-нибудь удовлетворительное объяснение переменам, происшедшим в чешской политике в середине 60-х годов, то, следовательно, искать его надо в какой-то иной плоскости. Это не может, однако, быть сферой чисто экономических отношений, хотя нумизматические данные и свидетельствуют о развитии торговли Чехии с польскими землями во второй половине X в., о заинтересованности Чехии в развитии балтийской торговли через Поморье44. Но, во-первых, чешские денары, во всяком случае определенная часть их, могли попадать на Поморье не прямо из Чехии, а постепенно, переходя из одного польского района в другой45, а, во-вторых, те же самые нумизматические данные не дают оснований как-то особенно выделять для Чехии торговое значение польских поморских земель. Более того, они самым определенным образом свидетельствуют о гораздо более интенсивной активности Чехии на других транзитных торговых путях46.
Иными словами, исследователю вновь приходится возвращаться в сферу политической жизни, чтобы там, наконец, отыскать причину столь неожиданного поворота в чешской политике. Поскольку взятые изолированно отношения Чехии с другими странами Центральной Европы не дают ключа к разгадке позиции чешского князя, остается обратиться к анализу общей ситуации, сложившейся здесь в первой половине 60-х годов X в.
В 962 г. была провозглашена Германская империя47. С 961 по 965 г. Оттон I находился в Италии. Провозглашение империи, как казалось, вероятно, ее славянским соседям, должно было существенным образом сказаться на восточной политике германских феодалов. Занятый итальянскими делами император не мог больше концентрировать свое внимание на вопросах восточной политики. К сожалению, именно о восточных планах От-тона I по состоянию источников судить чрезвычайно трудно. Однако все же можно сказать, что в отношении полабо-прибалтийского славянства продолжалась прежняя линия, рассчитанная на полное его подчинение. Об этом свидетельствует не только военно-политическая деятельность германских феодалов, но и усилия имперского правительства организовать планомерную христианизацию полабо-прибалтийского славянства. Венцом этих усилий, начало которых относится еще к 937 г. и связано с основанием в Магдебурге монастыря Св. Мо-рица как главного очага христианизации Востока, было создание в 968 г. Магдебуртского архиепископства, которому были подчинены пять епископских кафедр для по-лабо-прибалтийских славян48.
Очевидно, иной была вначале политика двора Отто-на I по отношению к Чехии и тем более к Польше. Показателен уже сам факт, что саксонский хронист, отражающий настроения правящих саксонских кругов в Империи, решился в своем труде назвать некоронованных правителей, какими были чешский князь и польский князь-язычник, королями. Не менее показательно, что ни Чехия, ни Польша не были в церковном отношении подчинены Магдебургу. Очевидно, Империя, беря курс на полное подчинение полабо-прибалтийского славянства, не только не могла проводить аналогичной политики в отношении Чехии и Польши, но и была, по-видимому, заинтересована в их сотрудничестве. Само собой понятно, что не было бы ничего удивительного в том, если бы, используя новые условия, сложившиеся в результате осуществления Оттоном I и саксонскими феодалами их имперской программы, чешский князь Болеслав I попытался разрешить основные внешнеполитические
В 973 г. Чехии действительно удалось добиться упорядочения своей церковной организации. В этом году было основано Пражское епископство, фактически начавшее функционировать лишь с 975г.50 Правда, это было только епископство, а не архиепископство (Пражская епископия была подчинена архиепископской кафедре в Майнце), и, следовательно, церковной независимости от Империи чешское княжество не обрело.
Подчиняя пражскую кафедру майнцким архиепископам, которые одновременно являлись и канцлерами Империи, германский императорский двор проявил большую заинтересованность в укреплении своего политического влияния в Древнечешском государстве. С учреждением пражского епископства были разорваны старые церковные связи, соединявшие Чехию с соперницей Саксонии Баварией. Судя по тому, что в 70-х годах X в. наряду с пражским епископом упоминается и моравский епископ, тоже подчинявшийся Майнцу, компетенция пражского епископа не распространялась на всю державу Пшемыслидов. И тем не менее основание пражского епископства было крупным шагом на пути упрочения Древнечешского государства в качестве самостоятельного европейского государства, важная веха в процессе внутренней политической консолидации страны. Пражскую кафедру занял саксонец Дитмар из бенедиктин-ского монастыря в Магдебурге, по-видимому, знавший славянские языки51.
Учреждение Пражской епископии произошло, правда, уже при Болеславе II, сменившем около 967—972 гг. Болеслава I на пражском столе52. Не может быть, однако, никакого сомнения в том, что оно было прямым результатом политики Болеслава I, проводимой им во второй половине 60-х годов, возможно, даже далеко не полным осуществлением его планов, которые могли преследовать цель добиться для Чехии полной церковной независимости. Но тут уже начинается область одних только догадок.
В литературе уже отмечалось, что учреждение архиепископства в Магдебурге, основание епископства в Праге, христианизация Польши и появление миссийного епископа в Познани являются звеньями одной цепи событий 53. А. Бракман, высказавший такую точку зрения, пытался, однако, представить эту цепь событий как линию, связанную с оформлением даннической зависимости западнославянских стран от Германской империи. В действительности дело, разумеется, обстояло гораздо сложнее. Как показывают изложенные выше факты, в действительности чешский князь сумел использовать новые явления в восточной политике Германии для усиления внутренней консолидации своего княжества и упрочения его внешнеполитических позиций. Определенно против точки зрения А. Бракмана говорит и чрезвычайно активная роль Чехии в деле христианизации Польши, что особенно важно в деле заключения польско-чешского союза. Чешско-польское сближение, как это следует из хода событий, со всей очевидностью развивалось параллельно и даже, может быть, под влиянием польско-немецкого и завершилось в 965 г. формальным польско-чешским союзом, скрепленным браком Мешко I и дочери Болеслава I Добравы. Только под следующим 966 г. в целом ряде польских источников появляется запись о крещении Мешко54. Об активной роли Чехии в обращении польского князя прямо свидетельствует как польская, так и немецкая литература. Правда, в то время как польский хронист XII в. Аноним Галл пишет, что Добрава “не прежде разделила с ним (Мешко.— В. К.) супружеское ложе, чем он, постепенно и тщательно знакомясь с христианскими обычаями и церковными обрядами, отрекся от заблуждений язычества”55, немецкий хронист XI в. Титмар Мерзебургский рисует совершенно иную картину: “Эта истинная исповедница Христа, видя, что ее муж пребывает в многочисленных языческих заблуждениях, много думала о том, каким образом могла бы она его привлечь к своей вере. Она старалась его склонить всякими способами не для удовлетворения трех страстей этого испорченного мира, но во имя похвальной и для всех верных желаемой награды в жизни будущей. Она умышленно поступала в течение некоторого времени невоздержанно, чтобы иметь возможность позже долго поступать хорошо”56.
В данной связи не столь существенно, кто из хронистов ближе к истине в своем описании образа жизни Добравы в Польше, хотя, по-видимому, более осведомленным следует все же считать Титмара, тем более, что именно ему, а не Галлу, приходилось защищать Добра-ву, вышедшую замуж за язычника, у которого было до того семь жен57, от всякого рода сплетен, кружившихся по Империи58. А поводов для такого рода сплетен дочь чешского князя, видимо, давала достаточно, если чешский хронист Козьма Пражский мог сказать о ней, что она была “бесстыдной женщиной”59.
В данном случае, разумеется, гораздо более важным является то обстоятельство, что как польский, так и немецкий источники свидетельствуют о чешской инициативе в крещении польского князя, на что уже обратил свое внимание Г. Лябуда60. А поскольку брак Мешко с бывшей уже в летах Добравой был браком, безусловно, политическим61, есть все основания считать, что и Болеслав I, вступив в родство с польским князем, преследовал чисто политические цели. При этом чешский князь, видимо, очень спешил, ибо оформлению польско-чешского союза не предшествовало крещение польского князя. Оно скорее выглядело как естественный результат брака Мешко, чем активности и религиозного рвения чешского Болеслава. Очевидно, последний имел основания спешить, не считаясь с обычными для своего времени условностями и обычаями. Ясно, что при чешском дворе придавалось достаточно большое значение польскому союзу, если решились пренебречь столь важной для средневекового мира формой. Но уже сам по себе польский союз означал для чешского князя разрыв с традициями чешско-лютического сотрудничества и укрепление связей с Империей. Остается предположить, что для чешского князя это не было ни неожиданной, ни нежелательной перспективой. Более того, Болеслав I, вероятно, сознательно шел на сближение с Империей, рассчитывая использовать для укрепления своего международного положения универсалистски-имперскую про-