Западный край. Рассказы. Сказки

Хоай То

* * *

Все совпало: Тхао Ниа освободили как раз в ту пору, когда старая Зианг Шуа стала все чаще и чаще вспоминать старшего сына.

Взойдя на порог, Тхао Ниа увидел мать. Она только что поднялась и присела у очага, опершись спиною на плетеную стену.

В доме было темно, в очаге тлел один-единственный красный уголек. Чадный дух очага всегда отличишь от любого другого дымка. Жилища мео вроде глядят сиротливо и хмуро среди покрытых жухлой травою холмов; но пройдешь через сени, где стоит, оттопырив ушастые рукояти, мельница-рисорушка, ступишь в жилой покой, и на душе сразу полегчает; здесь царит тишина. Топят в домах мео по-черному. И дым очага поднимается,

курясь, меж большими кувшинами из тыкв с семенным зерном, что стоят на высоких кухонных полках рядом со всевозможными приправами и настоями в сосновых коробах и бочонках, так что все это коптится до черноты сажи. И гость с душевною радостью видит: здесь, под чужим кровом, все выглядит так же, как и у него в доме.

Тхао Ниа молча вошел и сел у очага, рядом с матерью.

Прошло пятнадцать долгих лет, но Ниа почудилось, будто сегодняшний вечер похож как две капли воды на тот давнишний вечер, когда он ушел из дому. И пятнадцать лет показались ему вдруг коротким мгновением. Усталый и растроганный, он едва не зарыдал, опустясь на циновки. Но следом за ним в дом вошли двое работников госбезопасности, доставившие его из города, и потому он сдержался и тихонько сел у огня.

— Матушка Зианг Шуа! — сказал один из провожатых. — Вот ваш сын, Тхао Ниа.

Она встала.

— Выходит, Правительство не казнило его? — громко спросила Зианг Шуа. — Правительство его помиловало?

— Да.

— Ты есть хочешь? — обратилась она к сыну.

— Хочу.

Ниа поднялся и прошел туда, где стояла жаровня для кукурузы, обеими руками поднял горшок с кукурузной мукой, потом достал бамбуковое ведерко со стручками перца и приготовил себе поесть.

Пришел председатель Тоа.

— Правительство, — сказал он прямо с порога, — отпустило вашего сына домой и препоручило его вам, соседка. Наставляйте его и сделайте из него человека. Вы теперь прежде других за него в ответе.

— Хорошо.

— А вас, товарищи, прошу в Комитет — отдохнуть с дороги.

— Пусть сперва у меня перекусят.

— Нет уж, вам в честь возвращения сына надо бы выставить угощение да выпивку! Тут закусками на скорую руку не отделаешься…

— Вы это всерьез? Что, мне и впрямь готовить угощение? — переспросила счастливая Зианг Шуа.

Председатель Тоа только засмеялся в ответ и увел товарищей из города.

По лицу Зианг Шуа текли счастливые слезы. Увидать, что сын твой, долго блуждавший в чужих краях, не позабыл свой дом, как уверенно протянул он руку за чашкой и отсыпал в нее кукурузной муки, как наклонился за деревянной ложкой, — возможна ли большая радость для материнского сердца? Вот и собрались наконец вокруг нее все ее дети. Ведь Ниа — ее первенец, кровное ее чадо. Надо же, как ловко управился с горшком, где хранилась кукурузная мука, с миской крупных бобов, именуемых «конским зубом», и стручками перца… Так, словно это Кхай воротился домой. Ясное дело — ведь он плоть от плоти нашей и кровь от крови…

Давным-давно — и не вспомнить, с каких пор, — не едал Тхао Ниа бобов. Бобы, тушенные на медленном огне и сдобренные перечной подливкой, — как сладок и неповторим их вкус! Ах, мама, стоило лишь отведать бобов, и почудилось мне, будто я только нынешним вечером отлучился ненадолго из дому… Будто снова я стал подростком, как в тот страшный день, и не было вовсе этих долгих и тяжких лет и мы, как прежде, сидим вдвоем: вы, мама, и я, ваш маленький Ниа. Сумеречный ветер все унес прочь: богатого купца Цина, неспокойный город Корат, мрачную католическую школу на берегу Удона… Мама, прошлое кануло в небытие, от него ничего не осталось. Здесь только мы двое — вы и я.

Но вдруг его кольнуло непрошеное воспоминание. Святой отец наставлял его: «Нет, не мать она тебе, и они — не братья

и сестры, а порождения дьявола… Сын мой! Проникнув туда, склони главу свою и храни молчание, словно ты мертв. В смутные времена сынам божьим всегда приходилось таиться и молчать. Но пусть глаза твои остаются открытыми и видят, пусть уши твои будут отверсты и слышат… Знай, отныне в сей жизни лишь двое нас: ты, мое чадо, и я, твой отец. А я помогу тебе узреть истинную твою мать и единокровных твоих сестер и братьев…»

Злые слова искушения снова вторглись в его память. Но ведь сегодня, переступив порог, он увидел свою мать. Вот она — сидит рядом с ним у очага. Неужто она не мать ему?

— Мама, — тихонько позвал Ниа.

— Что тебе? — спросила Зианг Шуа.

Конечно же, это она — его мать…

— Мама, я хотел бы вам рассказать обо всем, что случилось со мной за эти годы…

Зианг Шуа молча слушала его рассказ: как ушел он с богатым купцом Цином, как потом следовал во всем наставлениям святого отца… Но куда бы ни заносило его, в какие бы ни попадал он края, матери чудилось, будто ей давно известно все наперед, и, сколько бы ни длился его путь, по каким бы ни пролегал горам, она знала: под конец он приведет сына к берегу Намнгу и в водах ее человек обернется тигром.

Но больше всего тревожилась и сокрушалась Зианг Шуа из-за святого отца. Кем он был: наставником истины, тигром или женщиной, волочившей дохлого тигра к яме с навозом? Нет, скорее всего, он — тигр! А Ниа был тогда околдован и ничего не помнит.

— Это святой отец привел тебя к речке Намнгу? — спросила она. — Он что, торговец, как купец Цин?

— Святой отец… святой отец, он… молится Христу…

Тхао Ниа и сам толком не понимал, чем же на самом деле занимается святой отец. Он, правда, помнил, как ездил со святым отцом в Шамбатсак закупать опий у владетельного Бун У, как они гостили там месяцами и возвращались с чемоданами, полными опия. Помнил, но не сказал ни слова. Не сказал оттого, что ему и в голову не приходило, будто святой отец похож на богатого купца Цина или на англичанина, что построил в Корате гостиницу и бар с машиной для взбивания мороженого. Святой отец носил обычно мундир цвета хаки и темные очки — так одеваются американские офицеры. Нет, не был он похож на прежних хозяев Ниа.

— А кто такой Христос, сынок? — снова спросила мать.

— Христос живет на небесах.

— На небесах вместе с покойниками?

— Да, достойные люди после смерти возносятся на небо.

— А тебе не довелось хоть разок вознестись со святым отцом на небо?

— Нет.

Ниа взглянул на мать. Так на чем же он остановился?.. Вроде он рассказал уже, как попал в Корат и взбивал мороженое у англичанина, а после вместе со святым отцом перебрался в Удон, в духовную школу… Что же дальше? Рассказывать все, начистоту?.. Как святой отец отвел его к американским офицерам, а после повез во Вьентьян… Откровенность, решил он, может ему повредить. Он ведь и в городе никому не говорил всего До конца. Лучше, пожалуй, на этом остановиться…

— А где же Кхай? — спросил он.

— На службе. Он теперь у нас фельдшер.

— Так, а Ми?

— Тоже на работе, она вместе с соседями строит склад.

Ниа не мог взять в толк, что это за служба да работа такая. Одно лишь он понял: здесь это, видно, дела обычные. Но ему они были не по душе. К чему это все его семье? Выдумки коммунистов! А ведь коммунисты могут его убить…

Вернулся домой Тхао Кхай.

Увидев брата, Ниа оробел и не проронил больше ни слова. Этот человек в синем мундире и фуражке был точь-в-точь как те чужаки из города. Что общего у него с Ниа? Маленьких несмышленых оборвышей Кхая и Ми, которых оставил он тогда в лесу, больше не было. Их теперь не узнать…