Запах мандаринов

Сальников Александр

Петр не услышал. Он спал, ворочая глазами под веками, изредка вздрагивая и хрипя.

Пшикнула неприметная пневматика. Петр подскочил, мотнул головой, как загнанная лошадь, выкарабкиваясь из тревожного сна.

Дверь отползла в сторону, и камеру Ивана заполнили лонгеры.

– Нет, нет, не надо, - Иван мелко затряс головой, вжался в угол, будто хотел стать невидимым, просочиться сквозь поры пластика. Затравленной крысой посмотрел на Петра, и, поймав его тяжелый взгляд, сглотнул. Сжал кулаки и расправил плечи. Кулаки дрожали.

Лонгер в черной офицерской форме кивнул рядовому и вышел. Тот вытянул усиленную сжатым воздухом руку, ухватил старлея за горло, приподнял над полом.

Иван захрипел, замолотил босыми пятками, скрюченными пальцами попытался разжать ошейник.

Петр рыкнул. Кинулся на подмогу. И как теннисный мячик отскочил от ставшей вдруг видимой перегородки.

Лонгер хлопнул пару раз прозрачными веками, тявкнул коротко. Встряхнул Ивана, словно набитую рисом тряпичную куклу, и вышвырнул вон.

– Держись, командир, слышишь? Ради Бога, держись!
– сипло каркал Петр под натужное гудение силового поля.
– Держись, - кричал он даже тогда, когда дверь закрылась, а грузные шаги в коридоре стихли.

Предательская слабость подождала, пока Петр останется один, подкараулила, подкралась сзади и навалилась всей мощью. Опрокинула в оцепенение. Петр забывался больным, неровным сном, не помня себя хлебал сопливую массу и ждал. Ждал, когда снова откроется дверь.

Где-то между второй и третьей переменой белой жижи Петр вдруг поймал себя на мысли, что ему все равно, на чьей стороне эта дверь откроется.

– Скверно, - сказал Петр. Голос прозвучал сипло, незнакомо.
– Так не пойдет, - добавил он и заставил себя подняться.

Походил кругами по комнате, пробуя собранное заново тело. Присел, отжался. Встал у стены, так, чтобы тень была повыше, и с чувством приложил ей в ухо. Двинул под дых, зарядил в подбородок. Костяшки отозвались болью. Своей, родной, привычной. Петр смачно сплюнул на пол и выматерился.

За спиной снова зашипели пневмоцилиндры.

В камеру ввалился Иван. Подобрался, попятился, семеня ногами, забился в угол:

– Я не сказал, не сказал, нет! Ты веришь мне, Петр, веришь?

– Я верю, командир, верю.

Иван диким взглядом вцепился в лицо старшине:

– Я не сказал им! Откуда они узнали? Откуда?
– Старлея даже не трясло, его колотило. Слезы текли по щекам, пот горошинами выступил на коже. Из кривого рта летела пена.
– Я не говорил им! Ты им сказал? Откуда они узнали?

Такого Петр не ожидал.

– Ты чего городишь, старлей! Ты о чем? Нам бы уже по трехграннику в череп вогнали!

– Это ты!
– Иван ткнул мечущимся пальцем.
– Ты им сказал, да? Откуда они узнали? Откуда эти суки узнали, что я боюсь пауков?
– взвизгнул Иван и захлебнулся.

"Вот и все, - подумалось Петру.
– Приплыли".

– Они... Они выбежали из маленьких дырочек у пола, - страстно зашептал старлей.
– Сотни, тысячи! Весь пол был покрыт ими, как черным живым ковром. Они

облепили меня всего, слышишь, всего! Жрали меня, жрали, я кричал, а они лезли в рот и жрали уже изнутри. И теперь они здесь. Здесь, - хлопал себя по бокам Иван.
– Они отложили в меня яйца, свои бл#дские яйца. Они сидят там и ждут, пока я засну. Чтобы выбраться наружу.
– Старлей упал на колени, спрятал лицо в ладонях и тихонько заскулил.
– Они здесь, здесь. Здесь.

– Когда мне было девять, - громко сказал Петр, - мама купила настоящую елку. Представляешь, Вань, настоящую.

Это был плохой год. На отца получили похоронку, мать стала работать в две смены и надорвалась насмерть. Но тогда, тогда она устроила нам с сестрой большой праздник. Мы развесили картонные фигурки, зажгли свечи. Пришла бабушка. Принесла яблочный пирог и шары. Такие блестящие, желтые старорежимные шары. Мама подарила сестре коньки, а мне книгу. Стихи Маршака. Потом, в детдоме, я выучил ее наизусть, но до сих пор храню в шкафу, рядом с семейными фотографиями.

А еще мать принесла целый мешок мандаринов. Здоровый такой мешок, полный морщинистых оранжевых шариков. Я даже представить себе не могу, во что ей это обошлось. И мы с Олькой ели, ели эти мандарины, чавкая и брызжа соком. Аккуратно складывали шкурки, чтобы сварить потом цукаты, и снова ели.

Горели свечи, блестела живая елка, рядом сидели мама и бабушка, а в воздухе стоял аромат мандаринов. Я никогда не забуду этот вечер, Вань. Никогда не забуду этот запах.

– А моя бабушка всегда поила меня чаем с малиновым вареньем. Она добавляла в заварку немного мяты, и получалось вкусно. Очень вкусно, - прошептал Иван. Он даже не заметил, как открылась дверь, и Петра вытащили из камеры. Старлей был сейчас в миллионе световых лет от Торсиона.

***

Едва переступив порог Белой комнаты, Петр отчетливо ощутил запах мандаринов. Он был таким насыщенным, полным и плотным, что, казалось, его можно жевать.

– Здравствуйте, Петр, - проворковал приятный женский голос, едва его усадили в кресло. Когда лонгеры вышли, голос продолжил, - назовите код доступа узла управления.

Петр почувствовал, как внутри него поднимается холодной липкой волной страх.

– Я не знаю, - глухо проронил он.

– Ответ не убедительный, - знакомо откликнулась женщина.

С Петра сорвали кожу, обсыпали солью и медленно начали пропускать через мелкую терку. Долгий, протяжный вой сложился в слово: "Хватит!"

Боль исчезла.

– Хватит, - Петр разлепил забитый вязкой слюной рот. Сморгнул застилавшие глаза слезы.
– Прошу вас, хватит. Я все расскажу.

– Вы готовы к сотрудничеству?
– спросили сверху. Лонгеры добавили в голос земных интонаций, добавили живости. Теперь в словах женщины сквозило невинное любопытство.

– Да, - кивнул Петр. Подголовник услужливо ослабил хватку.
– Но я хочу гарантий. Я хочу перейти на вашу сторону.