Запах медовых трав

Ван Тю

Фидеос так глубоко ушел в свои раздумья, что встрепенулся только тогда, когда вспыхнули электрические фонари. Он медленно направился назад.

Обогнув Храм больших церемоний, Фидеос остановился как вкопанный: широкий мощеный двор был полон людей. В середине люди сидели, тесно прижавшись друг к другу. По бокам они стояли плотными рядами, заполонив открытые пристройки и все три арки Великих крепостных ворот. Вглядевшись, Фидеос заметил в толпе и старцев с седыми бородками, и совсем еще юных парней. Нарядные нейлоновые рубашки и повседневная коричневая одежда. Бантики в волосах школьниц и бархатные валики, поддерживающие шиньоны молодых женщин. Парусиновые шлемы рабочих, очки в золотой оправе, которые обычно носят интеллигенты, пожилые люди и

совсем еще зеленая молодежь… Вся эта масса людей застыла в торжественном ожидании. Все с напряженным вниманием смотрели в сторону Храма больших церемоний, туда, где под черепичным навесом мерцали золоченые иероглифы горизонтального панно: Фидеосу было известно это изречение: «Прошлое и настоящее ясны, как солнце и луна». Под панно был установлен небольшой деревянный помост. Все очень просто, никаких украшений, ничего лишнего. Вот на помосте появился седеющий человек лет пятидесяти. Наверное, поэт. Он начал читать стихи чуть глуховатым голосом. Фидеос не знает, чьи это стихи. Он внимательно вслушивается, пытаясь уловить их общий смысл, но и это ему не удается. Но вот до его сознания дошли отдельные слова, сравнения, и этого оказалось достаточно, чтобы почувствовать необыкновенную образность и выразительность стихов. Фидеоса охватило радостное волнение. Он перевел взгляд на слушателей. Они словно замерли. Тишину нарушает только шум приближающегося трамвая из Хадонга. У стен Храма литературы трамвай замедляет ход, затем быстро катит по рельсам дальше, к Озеру Возвращенного Меча. А мелодичные стихи звучат все проникновеннее, они хорошо слышны даже в самых отдаленных уголках. Люди слушают с жадным вниманием. Звуки слетают с губ поэта и как бы растворяются на полураскрытых губах слушателей, отражаются в блеске их глаз… Распустившийся миндаль молча внимает поэту, тихонько шелестят густой листвой вековые деревья.

И этот древний храм, и вековые деревья, и мелодичные стихи в вечерней тишине — все вновь показалось Фидеосу волшебной сказкой. И это бездонное небо — небо Вьетнама… В какой-то момент его темная, почти черная синева напомнила Фидеосу густую синеву Средиземного моря. Накренившийся серп луны удивительно похож на древнюю ладью, зарывшуюся носом в сердитые волны.

У Фидеоса зарябило в глазах. Все вокруг разом стало как-то ближе и понятнее. В воображении промелькнули далекие образы Древней Греции, его родной страны. Наверное, две тысячи лет назад его предки с таким же упоением слушали стихи Гомера под рокот волн Средиземного моря…

И тут Фидеос увидел знакомое лицо. Это он! Фидеос едва успел подавить возглас изумления. Юноша сидел возле дерева с могучим, в два обхвата, стволом, которое называют железным деревом. Совсем рядом с деревянным помостом. Наверняка он пришел сюда намного раньше других, чтобы занять место поближе к декламаторам. Вот теперь-то Фидеосу стало ясно, куда так спешил этот парень.

Он сидел, прислонившись спиной к стволу, ловя каждое слово. Иногда он наклонялся и что-то быстро записывал в блокнот с синей обложкой, лежавший у него на коленях.

Только теперь Фидеос осознал, что ему окончательно стал понятен этот человек. Да, теперь он мог с уверенностью сказать себе, что до конца понял его. Никогда еще Фидеосу не приходилось видеть лица этого парня таким живым и одухотворенным. Выражение грусти непостижимо быстро сменялось радостным, почти ликующим, гнев — задумчивой меланхолией… Сам того не замечая, он то хмурился, то по-детски смеялся… Все его лицо словно светилось, особенно глаза. В этот момент он был прекрасен. А высоко над ним, под черепичным навесом, мерцали золоченые иероглифы: «Прошлое и настоящее ясны, как солнце и луна».

Фидеос молча направился к выходу. Выйдя за ворота, он сел в машину и на предельной скорости помчался к гостинице. В мгновение ока преодолел он все тридцать шесть ступенек, влетел в свой номер, приподнял настольную лампу, схватил конверт и спрятал в маленький чемоданчик. А потом, немного успокоившись, отправился на вокзал. И снова не выходила у него

из головы все та же мысль: он уезжает, оставшись в долгу перед этим парнем. Но благодаря удивительному вечеру в Храме литературы он по крайней мере не совершил новой бестактности…

Перевод И. Глебовой.

Ма Ван Кханг

ПЕСНИ МЕО

Суан Фу из рода Зианг сказал девушке по имени Шео Тяй:

— Я — черный мео.

— Я этому не верю, — ответила Шео Тяй.

Да и все остальные жители горного селения Шеоми ответили бы точно так же. А старики еще добавили бы: «Больно ты много китайских слов мешаешь. У нас, черных мео, они не в ходу».

Так оно на самом деле и было. Люди мео пошли от одного корня, но побеги все были разные; так вот и у дерева — ствол один, зато веток много! Белые мео, пестрые мео, красные мео, черные мео, синие мео — все они отличались друг от друга главным образом одеждой и цветом отделки. Только потом уже шли расхождения в словах и совсем, казалось бы, незначительные различия в том, как произносились некоторые из них. Так, например, синие мео, когда хотели сказать «далеко», говорили «клиа», а пестрые мео говорили «кле». Ничего особенного, просто более коротко. Но ведь как раз эти почти незаметные расхождения и отличали их друг от друга!

Суан Фу был родом с востока провинции, он был пестрый мео. Пестрые мео жили вдоль границы совсем рядом с Китаем, и в речи их, конечно, встречалось больше заимствованных у китайцев слов, чем, скажем, в языке черных мео, которые жили в самой глубине провинции. К тому же Суан Фу еще в детстве пришлось распроститься с родными краями. Родителей его убили бандиты, и он десятилетним мальчиком ушел вместе с бойцами. Много разных мест он с тех пор повидал, и речь его не могла сохранить всех красок родного края. Зато он научился говорить и на языке хани, и на языке сафо, таи, зао, наконец, он кончил семь классов вечерней школы и вот теперь приехал на работу в местный уездный комитет.

Работа в уездном комитете требовала постоянных разъездов по горным селениям. Самым далеким из них и было Шеоми. Добираться туда приходилось целых три дня, и все три дня дорога шла вверх и вверх по крутым склонам. «Ох уж это Шеоми, — говорили про село, — неприступная крепость, да и только. Одно слово — скала! Там не то что движения никакого не наладишь, простой сход — и то не созовешь. Пусть уж идут туда те, кто не знает, что такое клещи да зеленые мухи!»

Так говорили люди, которые хоть раз побывали в Шеоми. Надо признать, что они не особенно преувеличивали. Уж очень высоко лежало Шеоми. Да и дворов там было не так уж много, всего каких-нибудь семьдесят, и очень разбросаны — один тут, другой там… Вот и получилось, что в то время, как в других горных селениях уже вовсю шла кооперация, здесь, в Шеоми, все еще были группы трудовой взаимопомощи. А уж на каких шатких ногах эти группы стояли!

Суан Фу из рода Зианг вызвался сам:

— Пошлите меня в Шеоми.

Секретарь уездного комитета подумал немного и согласно тряхнул головой.

— Хорошо, обсудим кое-какие детали, и завтра же отправитесь.

И Суан Фу из рода Зианг отправился в Шеоми, и ноги его, привычные к горным тропам, проделали этот путь всего лишь за два дня. Он не взял с собой ни рюкзака, ни дорожной сумки, какие обычно берут в дорогу командированные, только перекинул через плечо холщовую котомку, куда запихал свои нехитрые пожитки. Одет он был как и все пестрые мео — длиннополая холстинковая куртка ярко-синего цвета с матерчатыми застежками-жгутиками поперек груди и матерчатыми же маленькими пуговками, широченные штаны.